Линн Остин - Тайники души

Чем меньше дети будут уделять ему внимания, тем легче перенесут его смерть.

Но оказалось, что благополучие этого человека занимало их куда больше, чем бушевавшая за окном метель.

– Пожалуйста, пусть дядя-ангел не умирает! – просила Бекки во время вечерней молитвы перед ужином.

Я удивилась, услышав, как Люк прошептал: «Аминь».

Что же касается меня, то я не верила в силу молитвы об исцелении. Господь делает все, что Ему заблагорассудится, невзирая на наши жалкие мольбы.

Вечером, когда мы справились с делами, я устала сильнее, чем обычно – наверное, из-за того, что была стужа и приходилось прикладывать больше усилий. Подождав, пока дети отправятся спать, я вернулась к незнакомцу, взяв с собой свежую примочку. Я заранее была в ужасе от того, что увижу.

В комнате было темно, свет лился из кухни в распахнутую дверь. Мужчина лежал на кровати с открытыми глазами, и даже в полумраке я видела, что их переполняла боль.

Незнакомец дрожал, несмотря на шерстяные одеяла, которыми его накрыли. Когда я наложила на его рану теплую примочку, он застонал, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

– Простите, я пытаюсь помочь вам, а не причинить боль.

– Знаю, – прошептал он. – Спасибо.

– Вы проголодались? Я могу вам что-нибудь принести.

Мужчина покачал головой.

– Не надо… Дайте воды…

Я отвернулась, внезапно смутившись.

– Послушайте, простите, что я накричала на вас там, в амбаре. Просто… – Я зажмурилась, припоминая. – Просто мой муж умер от пореза на ноге, который был куда меньше, чем у вас. Доктор сказал, что у него был столбняк. Я ничего не могла сделать, лишь наблюдала за его мучениями. И скажу вам, это была нелегкая смерть.

– Это не ваша вина, если я умру, – послышался тихий ответ.

– Знаю.

Я справилась со слезами, вернулась к кровати и, пока мужчина пил, придерживала его голову.

– Как вас зовут?

Он так тихо пробормотал ответ, что я ничего не разобрала.

Опустив в мыльную воду приготовленную мочалку, я смыла грязь с его лица. Мне не терпелось сделать это, как только мы внесли незнакомца в дом. Было сложно судить о возрасте этого человека: его лицо закрывали длинные темно-каштановые волосы, давно нуждавшиеся в стрижке, и борода.

Под слоем грязи обнаружилась загорелая кожа, а глаза под кустистыми бровями были цвета кофейных зерен.

Покрытые мозолями руки были большие и сильные, хоть и более горячие на ощупь, чем вода в тазу.

Я расстегнула пуговицы рубашки, чтобы помыть незнакомцу шею и грудь, и увидела ужасный рваный шрам возле сердца. Он давно затянулся, но могу сказать наверняка – однажды этот мужчина уже встречался с ангелом смерти.

К тому времени как я закончила обмывать бродягу, вода в тазу почернела.

– Поспите, – сказала я, закрывая за собой дверь.

Я вынесла таз на заднее крыльцо, чтобы вылить воду, и заметила рюкзак незнакомца, брошенный у двери. Джимми, должно быть, принес его из амбара и оставил на пороге. Подняв рюкзак, я почувствовала, какой он тяжелый, а поставив его на кухонный стол, услышала стук металла.

Чувствуя себя чересчур любопытной, я развязала рюкзак и начала рыться в его содержимом. Как иначе мне выяснить имя пришельца и откуда он взялся? Сверху лежал затвердевший от грязи комбинезон и фланелевая сорочка. Я отложила их в сторону, чтобы потом постирать с остальными вещами. Под одеждой обнаружились солдатская фляга и порядком потрепанная Библия с рваной обложкой.

В водонепроницаемом плаще я обнаружила пачку тетрадей – в таких же писали мои сыновья. Обложки были раскрашены под мрамор. Все тетради, кроме одной, были исписаны от корки до корки. В последней лежали письма из газеты «Чикаго трибьюн», адресованные Габриелю Арфи на почтовый ящик в Чикаго. Я произнесла это имя вслух – Габриель Арфи.

Дальше копаться было незачем: на самом дне рюкзака лежала тяжелая штуковина, обернутая старым покрывалом. Размотав его, я замерла от удивления.

Что за странная ноша для бродяги – пишущая машинка!

Я проснулась с болью в шее, сидя за кухонным столом.

За окном светало. Что это на меня нашло? Почему я заснула здесь, внизу? Я встала, дрожа от холода и испытывая растерянность. Затем увидела разложенные на столе тетради и все вспомнила. Обычное женское любопытство заставило меня открыть первую тетрадь и погрузиться в чтение. Через несколько минут повествование Габриеля Арфи, странствующего бродяги, заворожило меня, и я уже не могла остановиться. Я добавила угля в топку и продолжила читать. Одолела четыре тетради и задумалась.

Мистер Арфи живописал путешествия в товарных вагонах и грузовых контейнерах. Рассказывал, как пересекал Миссисипи, карабкался по Скалистым горам, пробирался от канадской границы до Мексиканского залива, от побережья Каролины до лесов штата Вашингтон. Его гнали охранники на вокзалах и полицейские с собаками; он ел из консервных банок и мусорных ведер; спал в сараях и в лесу, иногда под открытым небом, любуясь Млечным Путем. Габриель пересказывал захватывающие истории других (таких же) перекати-поле, встречавшихся ему во время странствий, – молодых прохвостов и стариков, мужчин и женщин; людей с такими забавными именами, как Лу-Псих или Берта-Товарняк.

Некоторым не повезло, и они искали работу, другие просто наслаждались привольной жизнью бродяги.

Несмотря на множество интересных историй, Габриель Арфи так и не рассказал свою, и именно поэтому я с растущим любопытством читала всю ночь.

Кем был этот человек, умирающий в моем доме? Что заставило его скитаться?

Я читала красочные описания многочисленных мест, где побывал Габриель Арфи, описание людей, которых он встретил, но о нем самом почти ничего не узнала.

Чувствуя вину, я посмотрела на дверь, ведущую в комнату, где спал мужчина. Внезапно смутившись, я подумала: вдруг он застанет меня за чтением его дневников?

Я подошла к двери, приоткрыла ее и удовлетворенно отметила, что он все еще спит. Быстро собрав тетради, завернула их в водонепроницаемый плащ. Последняя тетрадь – единственная, которую я не прочитала, – привлекла мое внимание. Лишь она была озаглавлена. На ней было написано: «Блудный сын».

Я вспомнила проповедь в пресвитерианской церкви Питтсбурга в штате Пенсильвания. В ней шла речь о блудном сыне, который сбежал из дома и закончил тем, что ел вместе с поросятами. История запомнилась мне, потому что все слова начинались на «п»: пресвитерианский, Питтсбург, Пенсильвания, повеса, поросята. Ассоциации помогали запоминать. Не удержавшись, я открыла тетрадь и прочла первые строки. Хотелось узнать, повстречаются ли здесь поросята и пресвитерианцы.

Вот что я прочла:

Я ненавижу его и люблю одновременно. Он мой единственный брат. У нас с Саймоном все было общее: спальня, детство и отец. Мои чувства к брату ясны, несмотря на противоречия. А вот чувства к отцу совершенно туманны. Мне он настолько безразличен, что я не уверен, хватит ли у меня эмоций, чтобы ненавидеть его. Разве можно любить человека, от которого в ответ получаешь лишь осуждение и недовольство? Покинув его в гневе, я ждал слишком долго, чтобы иметь возможность все исправить. В поисках ответов я решил вернуться домой.