Чарльз Мартин - Бог пятничного вечера

Первая фотография – всегда Одри. Разные ее образы. Чаще всего картинка с последнего вечера: она в платье, красивыми складками ниспадающем с плеч. Мерцающая свеча, огни Центрального парка, простирающиеся перед нами, серебряная голубка, поблескивающая на шее, ее лоб, прижимающийся к моему. Вскоре возвращаются и запахи. Новая одежда, духи Одри, пузырьки шампанского, лопающиеся у меня в горле, автомобильные клаксоны на Бродвее внизу, тяжесть ручки у меня в руке, моя подпись, отель, она в моей пижаме…

Неприятные ощущения в лодыжке возвратили меня в настоящее. Я посмотрел: вчера мне установили ножной браслет, а затем попытались предупредить насчет реакции людей. Сказали, что парни вроде меня удивляются, как этот неодушевленный предмет может пробуждать ненависть. Даже отвращение. Вообще-то он весит несколько унций и позволяет им отслеживать мои передвижения в пределах трех футов. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. В смысле эмоций это вторая по тяжести вещь, которую я когда-либо носил.

За двенадцать лет здесь, больше четырех тысяч трехсот дней, я понял одну простую истину: существует разница между сбывшейся мечтой и мечтой выжившей. Тюрьма держит твое тело, а воспоминания приходят и уходят, когда хотят, просачиваясь сквозь решетки, подобно воде. Несчастный, кто помнит, и счастливчик, кто забывает.

Как только послышались шаги Гейджа, фотоальбом в моей голове закрылся. Через несколько секунд он появился с другой стороны двери. Странная противопоставленность – свобода, отделенная одним дюймом плюс миллионом миль. Мяч выглядел маленьким в его лапищах. Он подбросил его в воздух. Тот взлетел, вертясь, достиг своей высшей точки и упал, но мужчина быстро подхватил его и снова подбросил. Я поднялся с койки, а Фрэнк в стеклянной дежурке в конце блока нажал кнопку и открыл мою дверь. Она отворилась, и я, по кивку Гейджа, вышел в общую зону тюремного блока Д коррекционно-исправительного учреждения Уайрграсс. Впрочем, исправились здесь немногие.

Общая зона четырехугольной формы высотой в четыре этажа, открытая посредине. Позади каждого из нас лестничный колодец. Нас разделяли двадцать пять ярдов. Гейдж ухмыльнулся и бросил мне мяч. До того как стать тюремным надзирателем, он был неплохим ресивером. Помню, я видел его по телевизору: самый ценный игрок матча «Розовой чаши». После колледжа мужчина подписал контракт, но во второй год своей карьеры травмировался, сменил несколько команд, поболтался еще несколько лет, поучаствовал в нескольких играх, однако нигде надолго не задерживался. Через пять лет после вступления в лигу, проиграв почти все свои деньги, потеряв надежду до конца вылечить раздробленное колено, Гейдж пристроился на эту работу с постоянным заработком и привилегиями. Растрать он свои деньги на дозы, этой работы ему, конечно, было бы не видать. С другой стороны, пусть азартные игры и сломали его почти так же быстро, но его не дисквалифицировали. Наоборот, Гейдж снискал расположение других надзирателей, с жадным интересом слушавших его истории о Вегасе, Атлантик-Сити и об одной легендарной неделе в Монако. Когда мы впервые встретились, Гейдж улыбался, правда, улыбка не скрывала грусти. Удалить игрока из игры – это одно, а вот отобрать у него игру – совсем другое.

Скороварка без стравливающего клапана – не скороварка. Это бомба.

Держа мяч в руке, Гейдж смотрел на меня через открытое пространство.

– Сколько мы этим занимаемся? – он знал ответ, но все равно спросил.

– Пару лет.

– Семь лет, десять месяцев и четырнадцать дней. – Он пожал плечами. – Плюс-минус.

– Пятнадцать.

– Уверен?

Я поймал мяч, опустил к коленям и бросил. Бросок от колен – тренировочное упражнение для квотербеков, улучшающее бросковое движение, направленное кверху. Я прицелился и метнул на то короткое расстояние, что было между нами.

– Был вторник.

– Да, срок приличный.

Еще как.

– Целая жизнь.

Мы перебрасывали друг другу мяч, разминаясь. Через несколько минут снаряд уже летал со свистом. Как любой хороший ресивер, он ловил мяч, прижимал к себе, прикрывал, потом бросал назад.

– Куда поедешь?

– Домой.

– Уверен, что тебе это надо?

Я не ответил.

– …

– Где остановишься?

– Найду что-нибудь.

Гейдж помолчал.

– Она того стоит?

Пауза. Я указал на его больное колено.

– Если бы тебе позвонили из какой-нибудь команды, неважно какой, и сказали: «Эй, мы бы хотели взять тебя на просмотр». Сколько времени тебе понадобилось бы, чтобы сесть на самолет?

Он снова изобразил позу Хайсмена [11] Джон Хайсмен – игрок в американский футбол, приз имени которого НФЛ ежегодно вручает самому ценному игроку. – Прим. ред . .

– Примерно столько.

Я кивнул. Он понял.

Когда двое мальчишек или мужчин играют в мяч, может появиться ритм. Что-то вроде пульсации: поймал, бросил, поймал… Так бывает не всегда, но у нас с Гейджем это случалось почти постоянно. И это была моя терапия. Я отпустил мяч, стряхнув пот со лба и пальцев. Мяч вылетел из моей руки и вонзился ему в ладони, обжигая кожу. Он покачал головой.

– Ты бросал так же сильно в колледже?

Я пожал плечами.

– Какая разница.

Мужчина усмехнулся. Кое-кто из других заключенных проснулся, и их белки поблескивали за решетками.

– Разница есть, если ты слушал радио последние пару недель, то увидишь ее. Несколько тренеров изъявили желание посмотреть тебя. Кое-кто из игроков уже высказался на этот счет.

Я приподнял штанину, показывая черный ножной браслет. На пару минут воцарилась тишина, только мяч продолжал летать между нами. Наше время почти истекло. Гейдж взглянул на дверь, окно, оценил расстояние до ограды.

– Один разок?

Я покачал головой.

– Для меня?

Я знал, что камеры пишут.

Надзиратель потрусил к двери, ведущей во двор, и нажал кнопку, чтобы опустить автоматическое окно над дверью, служившее вентиляционной отдушиной. Окно размером восемнадцать квадратных дюймов находится на высоте двенадцать футов, и через него поступает свежий воздух в камеры. Без сетки и решеток оно выходит во двор, который окружен двумя рядами пятнадцатифутового ограждения под напряжением, со спиралью колючей проволоки наверху. А еще оно позволяет человеку с футбольным мячом сделать бросок в угол тюремного двора на расстояние в пятьдесят девять ярдов – при условии, что бросающий попадет в это игольное ушко, полуторафутовое окошко, находящееся как раз на полпути. Места для ошибки немного. Гейдж бросил мне мяч и пробежал через две автоматические двери в дальний угол двора. К этому времени другие заключенные проснулись и глазели на нас через решетки камер. Кое-кто делал ставки, заключал пари.