Таня Винк - Прости за любовь

На первый взгляд, Ирина Андреевна была обычной старушкой, окруженной розами. Но только на первый. Дальше впечатление менялось, будто крутили калейдоскоп и с каждым поворотом выбрасывали пестрые стеклышки. Пока не остались только черные и серые. Папа Димы недолюбливал Ирину Андреевну, считал, что кагэбист – это диагноз. Он был прав: было в ней что-то холодное и недосказанное. Она много курила, выпуская дым прямо в лицо собеседнику, и смеялась, как Фантомас, если это кряхтенье можно было назвать смехом.

Одна комната в ее доме была завалена чуть ли не до потолка импортной одеждой, обувью, магнитофонами, видеокамерами. А какие шубы там висели! Лена говорила, что это конфискат, что его выдают в качестве премии за хорошую работу, что бабушка продает все это за бесценок и тратит на жизнь – зарплаты в КГБ просто смешные. Дима в такие сказки не верил, а вскоре его неверие подтвердилось: один сотрудник рассказал, что на Шатиловке живет старая кагэбистская сволочь (фамилии не назвал), которая продала ему видеокамеру с таким видом, будто совершила акт благотворительности. Через неделю он зашел в магазин, а там такая же камера за те же деньги, только с гарантией.

Еще Лена говорила, что бабушка вцепится в глотку любому, кто посягнет на благополучие семьи. «Твоя мама тоже вцепится», – подумал Дима: будущая теща была очень похожа на свою маму. И обе были похожи на боксеров. У обеих женщин нижние челюсти были тяжелые и широкие, так что легко можно было представить, как они впиваются в чью-нибудь глотку. Дима однажды видел в кино, как два боксера вцепились медведю в шею, и тот ничего не мог с ними поделать – они висели, как гирлянды. Медведь рычал, раскачивался, пытался их сбросить – все было бесполезно. Подошел охотник и выстрелил ему в голову.

Хорошо, что Лена похожа на папу.

Бабушки Димы, ныне покойные, тоже могли постоять за семью, но они носили яркие платья, обе пережили голод и ненавидели все мрачное, будь то мысли или одежда. Они обе курили, но дым в лицо не пускали. И еще обе вязали. О! Какие свитера, какие уютные носки, хранящие тепло бабушкиных рук, спасали Димины ноги в лютый мороз!

Незадолго до свадьбы стало ясно, что еще немного – и молодые разругаются вдрызг: нормальный мужчина не может вынести многодневное безумие вокруг одного-единственного дня, наполненного дурацкими ритуалами. Взять хотя бы свадебное платье – Лена и ее мама потратили уйму сил, чтобы достать ткань, кружева, фату… Тогда все это можно было только достать. Потом они месяц ходили к портнихе, что-то переделывали, докупали, доставали, и все это сопровождалось истериками и слезами Лены. О туфлях и говорить нечего – их привезли из Москвы, три пары. Подошли одни, остальные у Лены оторвали с руками.

А обряд похищения невесты? Его репетировали тайком от Димы! Дима умолял: не надо этого идиотизма, он уже наблюдал такое на свадьбе однокурсника, видел прыжки и ужимки крепких родственниц невесты, хмельных не столько от выпитого, сколько от усталости. А прятанье невесты за их могучими спинами и выколачивание денег из жениха? А чего стоило свидетелю питье водки из туфельки невесты под ржание выпивших гостей? У свидетеля было такое лицо, будто его сейчас вырвет, хоть он и был выпивши. Жениху совали в лицо сковороду, чтобы целовал! Из прекрасного ритуала соединения двух любящих сердец свадьба трансформировалась в обжорство, пьянство, танцы под музыкальную какофонию в ресторане, массовую драку с битьем посуды. Весь этот омерзительный спектакль утвердил в Диме мысль: у него свадьбы не будет. Расписались – и все! Посидели в кафе с родителями и свидетелями – и хватит.

Поэтому предложение Лены пару недель отдохнуть в санатории его обрадовало: наконец-то они отдохнут, наберутся моральных и физических сил, – день свадьбы выстоять-то надо! С прошлого отпуска осталось десять неиспользованных дней, он прихватит еще четыре выходных – вот вам на полноценную путевку. Путевки в санаторий обеспечивал будущий тесть, ответственный партработник. И вдруг – Лена не едет! А едет Тарас. Как, почему?

– Влюбленным разлука только на пользу, – проворковала Леночка.

Мол, ему нужно хорошо отдохнуть, чтобы с новыми силами ехать в свадебное путешествие в Болгарию, а она продолжит подготовку к свадьбе.

Дима думал две ночи и согласился. К тому же Тарас не был занудой, как большинство друзей Лены, дети номенклатурных работников. Заносчивые, самодовольные, они доводили Диму до бешенства, и он, бывало, конфликтовал. До драки. Но детки номенклатуры не дрались, они брызгали слюной и грозили всемогущим папиком или мамашей. Грозили не очень уверенно – время уже было не то, перестройка.

Дима с первой встречи нашел общий язык с Тарасом. Однажды он провожал Лену и, как обычно, они целовались в подъезде. И вдруг сверху крик:

– Ой! Сестричка! А ну, покажи-ка мне лучшего парня Харькова!

Дима задрал голову. Перегнувшись через перила, на них смотрел светловолосый упитанный блондин. Его пестрый и широкий, по последней моде, галстук качался туда-сюда, пугая Диму – парень вполне мог кувыркнуться через перила и камнем полететь вниз, на мозаичный кафельный пол.

– Тарас, прекрати! – крикнула Лена.

Но тому явно доставляло удовольствие дразнить ее. Он еще наклонился, и галстук еще больше закачался. Под громкий раскатистый смех Тараса Лена побежала наверх, схватила его за шиворот, сказала, что он дурак и что она пожалуется дяде. Тут подоспел Дима и протянул ему руку.

– Наконец-то мы познакомились! А то только и слышу: «Мой Димочка, мой Димочка!» – Тарас виртуозно увернулся от ладошки Лены, направленной на его пухлую щеку, и засмеялся: – Вот так она и тебя будет дрессировать!

Вагон дернулся и вернул Диму к реальности.

– Подъезжаем, – констатировал Тарас, глядя в окно.

Дима стащил с подушки наволочку.

– Ты что делаешь?! – воскликнул Тарас.

– Как что? Постель собираю…

– Ты ее стелил? Деревня, – Тарас незлобиво усмехнулся, – ты в спальном вагоне! Эта корова все сделает.

Дима сконфуженно потер лоб и сел.

Он же сразу, как только вошел, понял, что спальный вагон – другой . Не плацкартный и не купейный. Здесь все было другим . Здесь не пахло прелым бельем, не надо было отдирать полотенце от наволочки – все уже постелено! А то, что постелено, хрустит и благоухает. Уголок белоснежного пододеяльника кокетливо загнут, приглашая пассажира раздеться и лечь на две пышные подушки – это вместо одной, свалявшейся, на которых спят в купе и плацкартном. Тут же, на пододеяльнике, лежит аккуратно сложенный клетчатый шерстяной плед, а не кусачее одеяло, воняющее грязными носками, которое с апреля по октябрь, в так называемое теплое время, надо унизительно клянчить у проводницы. Окно открывается, а не запечатано на зиму, то бишь навеки. А на столе – Дима даже глаза протер – маленькая вазочка с тремя крошечными гвоздиками.