Марина Сарычева - Блуждающий свет за окном

В доме под номером шестнадцать жил некий Савелий, одинокий мужчина средних лет, работавший грузчиком в нелидовском магазине. С виду был приветлив, любезен, заговаривал на улице с сельчанами, сетовал на холостяцкое житье-бытье, жаловался на завмага, не выдававшего зарплату «аж третий месяц»… Вроде простак, но не так уж и прост. В дом к себе никого не приглашал – ни соседа, ни молодку, ни спелую разведенку. Да и сам на селе ни к кому не хаживал, разве что редко-редко к бабке Лукерье… На двери его дома, под самой притолокой, были нарисованы какие-то знаки, а по ночам из-за плотно зашторенных окон еле слышно доносилась заунывная музыка. Савелий порчу на людей не наводил, приворотами не занимался, но многие сельчане были уверены – тот еще колдун! Может, даже посильнее Макарыча…

В доме под номером тридцать обитала та самая бабка Лукерья, к которой изредка хаживал Савелий. Да чего ж стервозная бабка! Все привороты да отвороты, да бесплодие у нелидовских баб – от нее. Деревенские девки к ней давно тропинку протоптали (а к кому, скажите, податься, если надо молодца приворожить, у лучшей подруги отбить?). Да и парни к той бабке дорогу знали. К примеру, понравилась парню девка, а она уже с Лешкой из пятой избы гуляет. Морду Лешке бить хлопотно, себе же дороже выйдет, вон у парня кулачищи какие! А с бабкиной помощью Лешка сам к девчонке охладеет. Поплачет девка, погорюет, тут и утешитель найдется.

Хозяйкой сорок второй избы была Татьяна – худосочная дева лет тридцати с небольшим. От прочих «чародеев» отличалась ученостью. В сенях у Татьяны были развешаны пучки трав, различные пахучие корни, в комнате на полках возлежали старинные фолианты и какие-то шаманские атрибуты. Татьяна и диагноз могла лучше любого врача поставить, и заговоры всякие знала (три дня – и грыжи как не бывало), и руками, или, как теперь говорят, энергетикой, лечила.

О Татьяне в деревне любили посудачить – девица, мол, или только прикидывается? Еще был слушок, что Татьяна – не просто дева, а оборотень, может обернуться кошкой или лисицей, а два-три раза в год, превратившись в огромную черную птицу, улетает на шабаш. Шабаш тот, якобы, проходит в глухом лесу, на большой поляне среди болот, где местные колдуны в тайне от всех и встречаются: Макарыч, бабка Лукерья, Савелий, Татьяна, ну и, конечно, Марфа из пятьдесят седьмой избы.

Марфа считалась самой злющей из здешних ведьм. Мимо ее окон нелидовцы старались лишний раз не ходить, поскольку верили, что даже мимолетный взгляд колдуньи сквозь оконное стекло способен серьезно навредить. Полагали, что Марфа наводит порчу просто так, от дурного настроения, и ни старику, ни младенцу не будет от нее пощады. Но особенно достанется юной девушке, поскольку именно девушки для немолодой ведьмы как кость в горле – мстит им ведьма за красоту, за юную стать, за страстные объятия с парнями в укромных уголках, поскольку сама этого в юности не имела. Так уж случилось, что уродилась Марфа некрасивой, пучеглазой, да к тому же еще и кривобокой. По этой ли, или по какой другой причине, не было у юной Марфы кавалеров. Приглянувшиеся ей парни воротили в сторону нос, за что вскорости и поплатились: кто в болоте сгинул, кто в реке по пьянке утонул, а кто на такой стерве женился, что потом и жизни был не рад.

С тех пор и поползли о Марфе нехорошие слухи. Деревенские ее, как могли, избегали, лишь Вася Горячев, бывший Марфин одноклассник, нет-нет, да и заглядывал к ней на огонек. Вероятно, из жалости… А, может, и не из жалости вовсе, а выгоду свою имел, поскольку был тот Вася словно заговоренный: в снегу не замерзал, в воде не тонул и даже, как выяснилось, в огне не горел. Видно, знал он за собой такую особенность, иначе за год до описываемых событий не ринулся бы в пылающую баню соседа, спасая наполовину парализованную соседскую тещу.

Единственной из местных ведьм, не причинявшей людям вреда, была проживавшая в семьдесят втором доме Прасковья. Ее и величали, в отличие от прочих, не ведьмой, а ведуньей. Она в деревне считалась главной по медицине, поскольку до ближайшей поликлиники от Нелидовки километров тридцать. Полечить, конечно, могли и Татьяна с Лукерьей, и, возможно, даже с большим эффектом, только их в деревне побаивались, а к ведунье Прасковье шли смело. Знали, что ее врачевание в худшем случае не поможет, а Татьяна с Лукерьей порой так хитро полечат, что болезнь, вроде бы, отступит, а через месяц-другой вернется, да пуще прежнего.

Теперь мне пора вернуться к странной истории, случившейся в Нелидовке летом две тысячи четвертого года. А случилось в том году вот что…

Мы были вдвоем на нашей кухне: два самых близких человека, мать и дочь, в тот летний полдень – почти враги.

– Мама, не пытайся меня отговаривать! Все равно поеду в Сочи с Андреем!

Откинув упавшую на лоб темную прядь, я вызывающе уставилась маме в глаза. Куража хватило ненадолго, под ее спокойным взглядом весь кураж куда-то улетучился. Умом-то я понимала, что мама, как всегда, права, но эмоции бурлили во мне, затмевая разум. Мне отчаянно, до судорог, хотелось уехать в Сочи и хотя бы две недели пожить по-взрослому. По-взрослому – это когда не с мамой, не с тетей, и даже не с подругой, а вдвоем с любимым мужчиной!

Впрочем, назвать Андрея мужчиной можно было с большой натяжкой. Мальчишка! Красивый, избалованный двадцатилетний мальчишка…

Почувствовав во мне слабину, мама едва заметно усмехнулась.

– Скажи-ка мне, Вика, чего ты хочешь на самом деле? Замуж за Андрея или так… развлечься?

При слове «замуж» я заметно смутилась. Признаться, что я хочу замуж, мне почему-то казалось не совсем приличным, словно подобное признание унижает мое девичье достоинство. Ну, разве что закадычной подруге… Или, в крайнем случае, маме.

– За-амуж, – дрогнувшим голосом выдавила я.

– Ах, все-таки за-амуж! – передразнила она. – Ну, так вот – ничего у тебя не получится! После поездки в Сочи о свадьбе можешь забыть.

Материнская логика оказалась для меня недоступной, поскольку собственная работала с точностью до наоборот. Сначала мы с Андреем едем в Сочи, потом, вернувшись, топаем в загс. Это же так естественно! А она мне – забудь о свадьбе…

– Но почему?!

Отвернувшись, мама стала резать овощи в салат. Порубила очищенные яйца, взялась за огурцы. Я сглотнула набежавшую слюну. Приближалось время обеда…

– А зачем парню жениться, если он и так уже все получил? – философски спросила мама.

– Но он еще ничего не получил!

– Значит, в Сочи непременно получит.

Я невольно залилась пунцовой краской. Мама впервые заговорила со мной об «этом». По моим тогдашним представлениям, об «этом» можно было говорить только с ровесниками или теми, кто чуть-чуть постарше, но уж никак не с предками…