Дарья Сумарокова - Притворись, что мы вместе

Мне страшно хотелось подойти и сказать что-нибудь умное, а может быть, смешное или просто какую-нибудь язвительную гадость. Но я не решилась.

Кого же он ждет? Ведь лекции давно закончились… У меня возникла шальная надежда: может, меня – и тут же улетучилась…

– Сорокина! Еле-е-ена Андреевна, к заведующей зайдите!

Я вжалась в стол. Орала наша старшая медсестра Лилия Ивановна. Нежелание лишний раз передвигать свою пятую точку по длинному больничному коридору приводило ее к необходимости истошно вопить. Семьдесят метров как-никак. Сил общаться с начальством после ночного дежурства не осталось никаких, надежда улизнуть в два часа и самой забрать Катьку из сада таяла по мере приближения к кабинету заведующей.

Светлана Моисеевна была не просто начальником эндокринологического отделения, где я работала последние два года, а настоящей главой прайда. В укор всей эндокринологии она была божественно толста. Неприличная даже для заведующей золотая цепочка со звездой Давида – размер украшений был сопоставим с размером бюста. Макияж создавался по утрам, вероятно, не менее часа: тона всегда не по-еврейски агрессивны. Маникюр, без вариантов, алый. А в довершение образа – хрипловатое от многолетнего курения контральто. Do as doctors say, don’t do as they do. Короче, ее все любили.

Но сейчас призыв к телу прозвучал совершенно некстати: ноги ломились от ночных скачек с препятствиями по приемному покою, голова кружилась, страшно хотелось спать.

Уже постучав в дверь, я сообразила, как глупо спалилась: заранее в ординаторской поменяла медицинские брюки на джинсы. Глядя со стороны, можно сделать вывод: верх еще на работе, а низ уже ушел домой.

– Светлана Моисеевна, вызывали?

Опытный взгляд заведующей, вырастившей не один десяток таких тунеядцев, как я, сразу вцепился в новые светло-синие джинсы.

– Заходи. Молодежь, уже небось ласты домой намылила. А, Сорокина? А между делом, еще всего лишь тринадцать тридцать! Бо-о-оже мой (вот это всегда было удивительно по-одесски), нет сил уже с вами воевать, бессовестные люди… Мы в ваши годы просто сутки, сутки напролет, не поднимая головы! На Дальний Восток, в пустыни. А тут теперь, понимаешь, аспирантура, ординатура, чистые халатики! Только-только после института, а уже большой карман пришей, как говорится! Совершенно ничего еще не понимают, а мнят себя профессорами. А, Сорокина?

Поток словоблудия всегда сопровождался бешеной жестикуляцией.

Интересно, а я-то что? В конце концов, уже третий день отсюда не вылезаю: приемник – отделение, отделение – приемник. Да у меня ребенок – настоящая сирота! И где это мой набитый наличностью большой карман? Дырка в нем, что ли?!

Я собрала последние силы и надела виноватое лицо.

– Светлана Моисеевна, я просто уже две ночи из приемника не вылезаю: Семен Петрович заболел. Я уже все сделала по отделению, хотела вот пораньше на двадцать минут выйти…

– Так, не оговаривайтесь, Елена Андреевна! Я прекрасно в курсе, чем таким Семен Петрович заболел: вчера из его кабинета санитарка целый ящик бутылок выволокла, кошмар… Боже мой, да что вам говорить! Бесполезная трата щитовидной железы! Ну да ладно… Так… зачем это я тебя вызывала?..

Атеросклероз, матушка, страшная вещь.

– А! Вот что! Я тут сама с собой посоветовалась и решила: все-таки надо кому-то из молодых дать платную палату, но только одноместную и одну . Василиса Семеновна рекомендовала тебя, уж не знаю, за какие такие успехи. У меня все равно времени нет за вами всеми смотреть. Возьмешь седьмую. Кстати, туда сейчас какую-то даму из реанимации переведут. Впервые выявленный диабет… И повнимательнее: сынок там вроде как новый русский или что-то в этом репертуаре… Боже, как же я это словосочетание не люблю… новые русские, старые русские… Понятно все?

– Хорошо, Светлана Моисеевна. Спасибо большое. Можно идти?

– Угу… А! Нет! Стой… Уже, между прочим, который месяц замечаю… Что это ты так много дежурств в приемнике берешь? И не списывай на больных товарищей. У тебя же семья, ребенок. Все никак в д’Артаньяна не наиграешься, что ли? Про ваши ежевечерние веселья на хирургии знает вся больница, а приемник с реанимацией просто славятся! Учти: я долго терпеть не стану твою постоянную зевоту в ординаторской. Или эндокринология, или шашкой всю жизнь махать.

Точно атеросклероз: то мало работаешь, то много.

– Я учту, спасибо большое. Просто не хочется первый сертификат по терапии терять…

Жестикуляция моментально усилилась.

– Ну бо-о-оже мой, что ты все время, просто все время оговариваешься! Невозможно! Так, все, иди. Я тебя последний раз предупредила!

Этот последний раз был не менее чем двадцатым. Выйдя из кабинета, я в удрученном состоянии поплелась к седьмой палате, не ощущая абсолютно никакой радости от частичной отмены дедовщины в отношении платных услуг.

Если сейчас там еще и сынок начнет морду кривить, загрызу.

Около палаты меня выловила Лилия Ивановна и всучила историю болезни.

– Вот, только передали с реанимации.

– Спасибо, осчастливили, блин.

Ответной реакции не последовало: молодых врачей на отделении было трое, и никто из нас пока не смог внушить старшей медсестре уважения. Я посмотрела на обложку истории: Полина Алексеевна Вербицкая, 1950 года рождения.

В палате стояла тишина, никаких родственников в досягаемом радиусе не отмечалось. Тут было много небывалых по тем временам излишеств: стеклопакеты, плотные занавески, холодильник, микроволновка, новый линолеум, приличных размеров стол и шкаф для одежды, а самое важное – отдельный санузел с душем. Пахло недавно законченным ремонтом. Кровать поставили подальше от окна, в полумраке. С порога я даже сначала не поняла, где больная: она была настолько маленькой и хрупкой, что одеяло почти полностью скрадывало очертания тела. Я приблизилась и села на краешек кровати, потихоньку перелистывая историю болезни. Женщина спала.

Вот странно: откуда диабет? Ожирения нет, метаболический синдром под большим вопросом… Черт, так надеялась увидеть огромную армянскую маму. Уж с этим народом я научилась разговаривать.

Женщина оказалась совершенно петербургская: седые, без следов краски, волосы аккуратно забраны в гладкую прическу, подчеркивающую высокий лоб, черты лица благородны и глубоки. Тут же вспомнилась одна из преподавательниц Вагановского училища, которых я частенько наблюдала, гуляя в Катькином саду: изящной походкой, в маленьком темном берете, приталенном элегантном плаще и на неизменных каблучках, она со своим выводком шествовала в сторону Невского проспекта.

Девочки, спину держать…