Татьяна Марч - Школьный роман, или Хроники нашего «В» класса с письмами и стихами

Надо сказать, компания у нас во дворе была замечательная: семь мальчишек (почти все – мои одногодки) и я. Повезло мне с детством, прямо скажем.

Зимы запомнились снежно-пушистыми, вьюжными. Мы играли в хоккей с резиновым мячиком, прыгали в сугробы с гаражей и пожарной лестницы нашего дома, а в метель, когда отменяли занятия в школах, и после неё, мы рыли снежные пещеры и ходы между ними, в которых потом очень здорово было играть в «пятнашки» (правда, в наших краях говорили не «метель», а «циклон»).

А лето в те годы всегда было солнечным и тёплым! Странно, дождей вообще почему-то не помню. О, летом у нас было столько игр и занятий, мы никогда не скучали! Играли в футбол, в «осла» и «козла», «пекаря» и «штандар». Лазили на деревья, прыгали по гаражам, играли (о, ужас!) на соседней с нашим домом бесконечной по времени стройке. Однажды, лет в двенадцать, даже устроили себе Олимпийские игры, где были и велогонки, и, конечно, все виды лёгкой атлетики, и даже вольная борьба, отжимание камня и то, что сейчас называют «армрестлинг». Я участвовала во всех дисциплинах наравне с мальчишками, и моё самолюбие заставляло меня показывать результаты хотя бы в середине турнирной таблицы даже в таких видах, как борьба и выжимание камня, хотя бороться с мальчишками мне уже было, прямо скажем, очень неловко, особенно если они в конце концов оказывались сверху, прижимая меня к земле!

Когда требовалась передышка, мы сидели на лавочке или на чём придётся, играя в «колечко» («Колечко-колечко, выйди на крылечко!»), «краски» («Я – монах, в синих штанах…»), обсуждая новые фильмы, книжки или просто болтая про всё на свете.

На небосклоне нашего детства не было ни единого облачка. Лишь однажды тёмная туча беды (сколько же их будет потом, во взрослой жизни!) задела нас краешком. Я очень хорошо помню тот день. Я вышла во двор покататься на велосипеде, когда ко мне подошёл Серёжка Рушков с соседнего двора. Серёжка – мой ровесник, весьма симпатичный, на мой взгляд, с чёткими, строгими бровями и тёмными глазами на скуластом лице. Это хороший спокойный мальчишка, невысокого роста, но мускулистый, и все наши ребята его уважают. Мы начали свой обычный пустяковый разговор, когда он вдруг, внезапно, с каким-то непередаваемым отчаянием выдохнул:

– Танька, а у меня мама умерла…

Ну что и как я могла ему ответить?! Нам было всего по двенадцать лет.

– Я знаю, – с чувством неловкости сказала я и забормотала какие-то нелепые слова утешения. Я действительно уже слышала вчера от своей мамы, что Серёжкина мама умерла от рака, что Серёжка на похоронах рыдал навзрыд и безутешно, его никак не могли успокоить. Конечно, моя мама разъяснила мне, что у Серёжи такое большое горе, что нам, всем ребятам, надо быть к нему сейчас как можно добрее. А что значит «добрее», мы и так никогда не ссоримся и не обижаем друг друга!

Позже у Серёжки появилась мачеха. Отец у Серёжки был полковник, и они все вместе куда-то уехали…

Вообще, окружавшие меня в детстве мальчишки не были ни агрессивными, ни озлобленными, в отношениях друг с другом не было той нервозности, какую замечаешь сейчас у нынешних детей. Я и мои друзья росли в нормальных семьях советской интеллигенции, в которых, как правило, было по двое детей. Наши родители были по профессии инженеры, военные, врачи, журналисты, и нам, детям, взрослые уделяли много внимания. Возможно, потому, что наши родители были детьми военного и послевоенного времени. Например, зимой папы выходили во двор заливать нам горки (сейчас такое редко можно увидеть!), а Костина бабушка (их семья жила под нами, на первом этаже) была бабушкой всего двора и следила за всеми нами, пока наши родители были на работе. У каждого из нас на шее болтался ключ от квартиры, и никому не приходило в голову считать это опасным.

В общем, мы были нормальными, «домашними» детьми спокойных советских 60-70-х годов. Хотя, конечно, как и большинство обычных детей, бывали в каких-то ситуациях беспричинно жестоки с «чужими». Иногда мимо нашей компании проходила девочка чуть постарше нас, лет четырнадцати. Она была явно психически нездорова, и мы с непонятным сейчас удовольствием гнали её от себя, выкрикивая всякую ерунду и кидаясь камнями в её сторону. Если камень всё же попадал в неё, она начинала плакать, и её плач, больше похожий на рёв какого-то животного, ещё больше нас раззадоривал. Девочка убегала, ковыляя, неловко выворачивая ступни, и вскоре появлялась её мама. Она начинала нас ругать и стыдить, но, честно говоря, никакого стыда мы тогда не чувствовали. Хотя, по сути, мы ведь не были ни жестокими, ни бесчувственными. Почему так? Прости нас, тогдашних, незнакомая девочка. Мы другие сегодня…

Примерно так же мы реагировали, когда среди прохожих стали встречаться девушки, одетые в брюки (это было самое начало 70-х годов). Я тоже кричала что-то дурацкое наравне со всеми и кидала камни, пока однажды Лёшка Герасименко вдруг не стал участвовать в общей забаве, а сказал мне как-то задумчиво: «Ты ведь тоже будешь брюки носить, когда вырастешь». Я немедленно со всей горячностью ответила, что этого никогда не будет, абсолютно уверенная, что Лёшка сейчас безнадёжно ошибается. Через год? два? у меня появились мои первые, мягко-оранжевого цвета расклешённые брюки…

… Что-то я отвлеклась, я же всё-таки про любовь решила написать. Ну, так вот.

Как-то ко мне зашел Костик, – тот, что жил этажом ниже, – мы болтали, как всегда, и вдруг Костик ни с того ни с сего выдал: «Танька, а я тебя люблю». Хоть в одиннадцать, хоть в двадцать, тридцать, сорок один – это одинаково до беспредельности неловко, когда тебе нечем на эти слова ответить. Я, наверное, покраснела, и стала говорить про то, что он, Костик, у меня на третьем месте, а на втором – Лёшка Герасименко. Костя всё же выпытал у меня, что на первом месте – Вовка.

Знойным летним днём мы с мальчишками сидели у дома, заморенные после игры. Разговор шёл лениво. «Пацаны, а я знаю, кого Танька любит!», – вдруг выпалил Костик и предусмотрительно отскочил от меня подальше. Заставить его замолчать мне, конечно, не удалось. «Вовка, а тебя Танька любит!!!» Реакцию пацанов детально описывать смысла нет, и так всё понятно. Как же густо покраснел Вовка! Он ничего не сказал и продолжал окаменело сидеть. Я с независимым видом чего-то заявила в ответ, конечно, но ситуацию это не спасло. Ох, и злилась я на Костю! Запомнился мне этот случай как один из тех уроков, после которых мы, взрослея, становимся всё менее и менее доверительными со своими собеседниками, даже близкими.

Хотя, надо сказать, дружба наша с Костей сохранилась. Человек-то он был добрый, мягкий, самый, пожалуй, домашний из всей нашей ватаги. Сейчас он работает редактором районной газеты в Подмосковье, у него замечательная жена и двое детей, и недавно у нас с ним произошла очень задушевная встреча. Мы увиделись через тридцать лет после расставания в семнадцать. Костя всё такой же – мягкий и очень добрый человек. Лёшка Герасименко стал военным лётчиком, и только про Вовку я ничего не знаю…