Наталья Сахарова - В едином ритме. Вслепую

Он сказал о любви очень естественно. Как будто уверен в этом чувстве. Может быть, он действительно что-то во мне нашёл? Но что, не видя меня, не общаясь?

Я так резко ему ответила. Он спас меня от смерти, признался в любви, а я презрительно надавила ему на больное место. Стыдно. Надо подойти к нему.

Больше всего на свете я хочу быть с ней. Но по силам ли мне, слепому, сделать её счастливой?

Для женщины важно, чтобы мужчина восхищался ею. Любовался каждым шагом, взглядом, поворотом головы. Делал комплименты, заметив её новое платье или милую причёску. Ловил восхищённые взгляды на неё других мужчин.

А я не вижу. По крайней мере так, как видят зрячие. Если она будет со мной, я не смогу делать комплименты её новым нарядам. Не увижу, как она сервирует ужин (хотя я хотел бы сам готовить для неё). Не смогу оценить красоту эротического белья на ней (хотя несомненно ярко опишу удовольствие от прикосновений к её телу).

Не сумею любоваться моей женщиной спящей, а утром восхищаться её ангельской улыбкой. Я не увижу изгибы её тела и блеск глаз в моменты близости. Когда утром захочу приготовить для неё кофе и принести его в постель, у меня не получится нарисовать красивое и ровное сердце из молочной пены.

Для зрячих людей все эти видимые мелочи важны. А для меня, ограниченного мраком, они недоступны. Так имею ли я право лишать её этого?

Будучи с ней, я каждую минуту говорил бы о своей любви, заботился бы о ней, касался её, ласкал. Если бы она уснула, я не смотрел бы на неё спящую, а слушал бы дыхание, наслаждался бы запахом её волос и нежностью хрупких плечей в моих объятиях.

Но я не увидел бы, если бы она прошла мимо меня с другим мужчиной. Об этом страшно даже думать. А может быть она уже проходила мимо меня в компании другого? Нет, это не так, нет у неё никого другого!

А если произойдет чудо и она согласится пойти со мной на свидание, как я узнаю, что она уже пришла? Вот дурак, есть же телефон. Да и я почувствую её приближение – это точно!

Давно перестал думать о таких вещах, привык к тому, что я слепой. Но с ней всё по-другому. Боюсь разочаровать её, не хочу, чтобы она чувствовала мою ограниченность. Я мечтаю быть полноценным мужчиной для своей любимой женщины.

Он играл. Что-то грустное, но наполненное не отчаянием, а какой-то сосредоточенной тоской. Неизвестная мелодия, классику я узнала бы.

Мама часто играла на фортепиано, когда отца не было дома. Поначалу, я подсматривала заголовки нот, а потом стала узнавать мелодии на слух.

Заглянула в зал. Не было никого, только он за роялем. Вошла и села в кресло в первом ряду.

– Привет. Хорошо, что зашла, – сказал он, доиграв.

Старалась заходить тихо, чтобы не мешать. Но, видимо, он услышал шорох. Говорят, у слепых тонкий слух. Но как он мог понять, что это именно я?

От этого странного ощущения (он почувствовал, что это была я, а не кто-то другой) стало не жутко, а, наоборот, почему-то, хорошо. Он показался родным – единственным родным человеком в этом чужом мире.

– Очень красивая композиция. Чья она?

– Моя.

– Ты пишешь музыку?

– Бывает.

Пришла извиниться, а разговор получается такой, как будто ничего не произошло.

– Прости, что нагрубила вчера. Там, на крыше…

– Ничего.

– Ты уже домой? Можем пойти вместе, если хочешь.

– Да, конечно! – мне показалось, он обрадовался. – Сейчас, только вещи соберу.

– Хорошо, я подожду.

Собрал ноты, закрыл крышку рояля, придвинул стул поближе к инструменту и положил ноты в шкаф – он проделывал эти действия уверенно. Как любой зрячий человек. Наверное, уже на автомате.

Заминки были заметны только тогда, когда он спускался со сцены – немного замедлил темп. Но, видимо, его ноги уже знали ширину ступенек, поэтому шёл он, не теряя равновесие.

Спустился со сцены.

– Пошли!

После обеда мало кто из постояльцев остаётся в гостинице – гуляют по городу. Персонал занят своими делами. Поэтому я могу играть на рояле в одиночестве. Мне нравится звучание зала. Это не то, что звук инструмента, стоящего в обычной городской квартире. Видимо, архитектор гостиницы отлично разбирался и в акустике.

Хотел услышать, как зазвучит здесь менуэт, который написал вчера, думая о ней. В процессе игры снова переживаю всё то, что произошло на крыше. Больно – от её грубости, но ещё больше от того, что ей самой больно. Видимо, это после аварии она так ожесточилась.

Странно. Вчера, когда играл дома, менуэт был в миноре. А сегодня руки наполнили мелодию надеждой – у меня никогда не получается её потерять (сам поражаюсь, насколько крепко мои зубы вцепились в эту хрупкую, но сильную девушку – покинутую на дне ящика Пандоры).

Кто-то зашёл в зал. Звуки были едва уловимые. Зрячий человек, наверное, и не услышал бы. Но у слепых свои отношения с воздухом. Без его помощи я бы не справился. Воздух как будто берёт меня за руку и ведёт через мрак, в котором я нахожусь всегда, почти всегда. Он, воздух, транслирует мне малейшие свои колебания.

Я не просто слышу, что кто-то вошёл в концертный зал, я ощущаю как этот кто-то затаил дыхание. Как человек отбросил волосы – сделал это легко и женственно. Как она тихонечко вздохнула. Как в этом вздохе было одновременно и наслаждение музыкой, и предвкушение разговора, и чувство вины. Конечно, я понял, что это она! И моё сердце сделало прыжок. Подпрыгнуло от радости так, как оно поступает по дороге на побережье. Когда, достигнув верха горы, начинаешь медленно съезжать вниз и тебе открывается во всей красе оно – долгожданное море. Всё-таки я счастливый: я видел море своими, тогда ещё зрячими, глазами.

А она сидела здесь. В этом зале. В первом ряду, на третьем сиденье справа, так что ей были видны мои невидящие глаза, руки, весь я. Играю сейчас для неё. Момент, о котором я так долго мечтал.

Доиграл. Поблагодарил её за то, что пришла. Она замешкалась. Видимо, удивилась: ведь я узнал её до того, как она начала говорить. Предложила выйти с работы вместе.

Сегодня ещё и тепло. Я счастлив!

Вышли вместе из гостиницы. Он предложил проводить меня. Я чуть не вызвалась сопроводить его – он же слепой. Хорошо, что сдержалась.

Передвигается по улицам он очень уверенно. В правой руке держит палку. Но мне казалось, что это не палка-поводырь, а цветок с длинным стеблем, которым он весело размахивает по сторонам. Совсем не было ощущения, что я иду с инвалидом. Он вёл себя как полноценный, ничем не обделённый, мужчина.

Было тепло, даже слишком – для осени. Он сказал, что этот год признали самым тёплым за весь период существования метеонаблюдений. Даже если это не так, я верю ему.

Он интересуется мной. Есть ли у меня друзья, как провожу свободное время, что люблю. Вплоть до того, что я предпочитаю: трамваи или троллейбусы, сухую погоду или дождь, кофе с сахаром или без… Он любит море и удивился, когда узнал, что я никогда не была на побережье.