Игорь Кабаретье - Сентиментальное путешествие из Парижа в Венецию и обратно. Паломники страсти

– Итак! И что вы ожидаете? – закричала ему Этри. – Schnell!!! Schnell!!! Быстрее!!!

– Nein. Нет.

– Что, Nein?

– Kann nicht das tragen, zu viel! 2 2 Kann nicht das tragen, zu viel (нем.) – я не могу это унести, слишком много. – сказала он невозмутимо, показывая своим перстом на кучу сумок.

– Позовите товарища.

– Nein, zu viel 3 3 Nein, zu viel (нем.) Нет, слишком много. .

Мозги Этри начали закипать. Старая сова, очевидно, не хочет ничего знать и понимать… и иметь ничего общего с её багажом. Почему ей достался такой носильщик, неспособный унести её чемоданы? Наверное, так суждено в её жизни, чтобы ей не везло на носильщиков и фиакры, с которыми у неё тоже всегда были проблемы.

В это время, пока Этри пыталась разбудить энергию старого грузчика, обещая ему безумные суммы, чтобы разжалобить его и побудить на служебный подвиг, Флош невозмутимо и безмятежно отправилась на завтрак. В конце концов, отчаявшись, Этри даже стала угрожать носильщику, обещая вообще ничего не заплатить… Старое пожухлое растение в голубой форме в ответ невозмутимо и безучастно развернулось и попросту ушло.

Да чтоб ты провалился, старый пень, и я тебя больше никогда в жизни не увидела! – воскликнула Этри.

Время, между тем, поджимало. У неё оставалось не больше шести минут для транспортировки многочисленных сумок её багажа. Не отчаиваясь, она стала просить проходящих вокруг неё служащих поездной бригады помочь ей, но, к несчастью, как только эти работники замечали многочисленные изделия из «свиной кожи», то тут же, и это какой-то рок, они покачивали головой и уходили прочь с загадочным видом, как будто где-то рядом им предстояло спасать мир от неминуемой катастрофы.

Но, однако, этот спектакль было пора заканчивать, и наслаждаясь видом капель пота, проступающих на лбу начальника станции, после вежливого обращения, в соответствии с правилами политеса XVIII-го века при, Этри узнает, что постановление, датированное этим самим сегодняшним утром, запрещает любому носильщику принимать к перемещению «чемоданы, посылки и другой ручной багаж», превосходящий своими размерами 0,80 x 0,50, по угрозой увольнения!

В то время как Флош в буфете поглощала отличный, но дорогой швейцарский завтрак, оповестили об отправлении поезда. Вдруг Этри увидела в окно буфета, как Флош, судорожно засунув целиком в свой, как оказалось, бездонный рот, практически целиком последний пирожок, выскочила на перрон, вложила ей в руку одну из сумок, в другую ручку слишком знаменитого чемодана от Деви, а в свои вставила ручки остального багажа, подняла его над своими дрожащими коленками, и они побрели в сторону своего вагона перед остолбеневшим начальником станции, ошеломлёнными носильщиками и заворожёнными этим зрелищем пассажирами поезда.

Флош, под гнетом груза, сумела выдавить из себя жалобным голосом.

Боже мой! Ну и поездка! Дорогая, как же я была права, какое это страдание и мучение! И насколько мне было удобнее в моей милой квартирке на улице Готье-Виллар…! Но, тем не менее, вы делаете успехи. Я ведь вас никогда не просила экономить на чаевых для носильщиков… Trinkgeld du Trager! Чаевые за лень!

Потом, свалившись на диван в купе поезда, Флош обнаружила маленький кусочек ароматного швейцарского сыра, застрявший в уголке её десны, и убеждённо добавила:

Этот швейцарский завтрак пошёл мне пользу. Самый настоящий отдых после ночи на железной дороге. И затем, к счастью, там был чая из Цейлона, потому что я не переношу чай из Китая! Масло… масло было не плохое… Я съел три разновидности чёрного хлеба с маленькими кусочками паштета сверху.

Только заметила ли она, эта добрая Флош, что обращалась к пустому желудку Этри?…

На этом перегоне произошло изменение статуса поезда до скорого на маршруте Люцерн-Сен-Готард. Этри сидела в купе для курильщиков: красный бархат, розовое дерево, английские джентльмены.

– Эта Швейцария… как она мне надоела, – тихо произнесла Этри. – К счастью, весна немного скрашивает однообразие этой страны… бледно-жёлтыми иголками лиственниц и цветением вишни на склонах гор. Но всё равно… как сера эта страна… как холодная ветка зимней груши!

Флош, которая стояла в коридоре и, по-видимому, не расслышавшая слова подруги, вдруг спросила её:

– Вам нравится Швейцария? А я её не люблю. Для меня эта страна чересчур ухоженная… искусственная.

– О! Я знаю, – ответила Этри, – что вы питаете слабость к банальности.

– Банальности? Но, моя дорогая подруга, вы меня не понимаете… я же вам сказала, что… напротив, я не люблю не Швейцарию, а швейцарцев… и это уже не банально.

– Я тебя прекрасно поняла… и услышала, разумеется, – воскликнула, улыбаясь Этри.

– Значит ты считаешь, что я сказала какую-то глупость?

– Нет. Но я, к сожалению, не в восторге от этих швейцарских соломенных шляп…

– Они прелестны! Бесподобны!

Решительно, Флош любила заурядные места.

В вагоне для курильщиков все было обустроено, как в настоящем салоне для курения в доброй старой Англии, а Этри искренне и непроизвольно тянулась к таким местам, словно в давние времена английские аристократы привнесли немного своей крови в её родословную. У нее с детства была тяга и вкус к таким естественно натуральным местам. И когда она допускала в своей голове такие суждения о стране, то думала, разумеется, и о местных жителях. Однако, её ужасный сосед в этот момент должно быть был берлинцем… его голова биржевого маклера была похожа на головку сыра, и она сразу поняла, что это не к добру, но чтобы немного поболтать и скрасить время, Этри обратилась к нему с речью на немецком языке. Правда, головка сыра ответила ей на французском языке. Таким образом, они нашли общий язык.

А затем… табак редкой ручной нарезки Homespun… и смесь Heather Mixture торжествовали на кожаных креслах коньячного цвета, и этот запах содержащего опий табака, немного опьянил молодую женщину.

Один старый, но все ещё полный здоровья, джентльмен, краснощёкий после утреннего бокала виски, и блестящий, как первая вишня, что Этри приносили на десерт по весне, увенчанный титулом баронета, держал в своём маленьком, девственном и немного смешном рте короткую вересковую трубку. Его лицо, обрамлённое тонкими белоснежными бакенбардами, подстриженными, как самшитовый бордюр на краю его усадьбы… красная роза в петлице и мягкое от бесконечного удовольствия, начавшегося ещё в утробе его благородной матери, тело, казалось, пребывали в своём собственном доме и были в полном равновесии и гармонии с обстановкой в курительной комнате. Рядом с ним сидел юноша, довольно взрослый… его сын. То же тело, тоже лицо, но только на тридцать лет моложе… и как это обстоятельство красило его! Ах… Какие зубы! Ах! Этри хорошо себя знала… и знала, что произойдёт дальше…! Дальше… Она подумала о сладости поцелуя, который ей дал бы этот слегка арочного абриса рот, немного пухлые губы, прорисовывающие чистую небесную арку с алым языком, как рот Давида работы Микеланджело. Она почти чувствовала, самовнушением, касание этих губ на своём тонком рте и испытала что-то вроде волнения.