Татьяна Чебатуркина - Возвращение. Повесть

– Какую картошку? Много? – не понял Женя.

– Да я с плантации шла. Весь день картошку копала.

– Одна? – Женя повернулся, покачал удивленно головой. – Плантация – это прихоть или необходимость?

Саша рассмеялась, скинула куртку:

– Вот мешки потаскаешь – узнаешь. Необходимость, конечно, но и удовольствие: все лето загорала, купалась, плавала, ныряла на просторе за селом. Там такое течение, глубина и, главное, – чистая вода. А необходимость – два мешка картошки – матери с отцом, они в дедушкину квартиру перебрались, в двухэтажный дом, теперь без огорода. Два мешка – в Волгоград свекрови и дочери, один мешок – мне.

– А купить нельзя, чтобы не надрываться? Где ты живешь? Куда рулить?

Саша назвала адрес, пояснила:

– Через полгода после смерти мужа поменяла свою двухкомнатную квартиру на уютный старый домик с садом и огородом. Родители денег добавили.

Саше хотелось одного – снять влажное белье, стать под душ, надеть легкую ночную рубашку, залезть под мягкий плед и заснуть А утром заколоть волосы, выпить чая и побежать без опоздания на августовский педсовет..

Она смотрела, как легко без напряжения Женя внес мешки во двор, сложил их под навес гаража, прислонил аккуратно к деревянному забору лопату, присел на невысокое крыльцо, с интересом рассматривая цветник, сад, виноградник. Саша вошла в дом:

– Чем его угощать? Вином собственного изготовления? Жареной картошкой? – она увидела в зеркале свое обожженное, обветренное на солнцепеке лицо, прилизанные, не расчесанные волосы, схваченные заколкой:

– Боже, на кого я похожа? – и остановилась в растерянности – себя приводить в порядок или на стол накрывать?

– Саша, иди сюда скорее! Посмотри!

Прямо из-за крыши соседнего дома на востоке в еще нетемных сумерках медленно, неторопливо поднимался нереально огромный диск Луны со всеми его морями, горами, кратерами.

– Сашенька, я такой огромной Луны в жизни не видел! – он притянул Сашу к себе, обнял за плечи:

– Давай посидим и посмотрим, какие у вас здесь в Старой Полтавке чудеса бывают!

Они сидели на теплых ступеньках деревянного крыльца, касаясь друг друга плечами, обнаженными руками, боясь, шевельнутся и спугнуть то невероятное, невозможное, внезапно возникшее чувство теплоты, родства душ двух совершенно чужих людей. Они, словно привыкали друг к другу, связанные этим призрачным видением огромной Луны на постепенно темнеющем небосводе.

А диск, затаившись за крышей, через какое-то время, словно крадучись, вылез весь, целиком и покатился вверх, постепенно удаляясь от горизонта, становясь все меньше и меньше, пока не превратился в обычную Луну.

Женя встал:

– Уже поздно. Ты сегодня устала. Я поеду. Мне очень не хочется от тебя уходить. Мы с тобой еще увидимся. Спокойной ночи! – и он ушел, закрыв за собой старую калитку.

Не включая свет, Саша переоделась, упала на диван. Сил и слез не было; ушли, словно заглохли все чувства, осталась только усталость от такого долгого августовского дня.

Когда разбился на машине Костя, тоже был такой бесконечно суматошный день в начале августа. Она сбегала в магазин за молоком, встретила сестру с племянником на автобусной остановке. Потом чаевничала с родителями и гостями, и она запомнила, как шумно хлопнув входной дверью, Костя возник в проеме кухонной двери:

– Всем привет! Мы сегодня с ребятами ремонт в кабинете закончили. Отпускные, наконец, пришли, под вечер шашлычок на речке организуем в честь приезда родственников. А обои в зале я тебе, Саша, завтра помогу поклеить. До вечера! – и прошел через минуту под окнами кухни, помахав рукой на прощанье.

Через два дня собирался в Волгоград к матери отдохнуть и позагорать на Волге с Аннушкой.

Нужно было обдирать в зале старые обои, но в комнатах стояла несусветная жара, вода перестала идти, даже не капала из открытого крана, а тут еще зацепилась на дворе за гвоздь на заборе и выдрала клок сарафана.

Села в тени на общей лавочке, зажав в зубах длинную нитку, чтобы не зашить память, и прямо на себе стала заштопывать дырку.

Соседка не вошла, а скорее протиснулась в калитку у лавочки:

– Тебе, Саша, не звонили из больницы?

– Не знаю, я здесь на улице сижу, на свежем воздухе.

– Сашенька, там твоего мужа привезли в больницу, всего переломанного, – авария на дороге.

Не шла, а пролетела бегом километр до больницы после звонка:

– Ваш муж в тяжелом состоянии, – и положили трубку.

В больнице было душно, хотя все окна, затянутые марлей, были открыты. Остаток дня и всю ночь она обмахивала Костю каким-то журналом, отгоняла этим же журналом мух, которые назойливо садились на марлевые повязки со следами крови, на запекшиеся губы, на закрытые веки.

А под вечер Костя пришел в себя, открыл глаза, попытался улыбнуться:

– Без меня ремонт не делай, я сам полы покрашу, – и снова ушел в себя.

Он постепенно съезжал с подушек вниз и упирался ногой в спинку кровати.

Под вечер пришли мужчины – учителя, взявшись за углы простыни, подтянули Костю повыше. Но за ночь он снова съехал вниз, и опять его ступни упирались в спинку кровати, словно он инстинктивно хотел найти точку опоры и поднять свое большое тело от жаркого потного матраса, от этих бесконечных уколов, от не проходящей боли.

Сестры меняли системы, кололи обезболивающие, заходили хирурги, терапевт, заплаканная мама, отец, в дверь заглядывали любопытные…

Умер Костя рано утром, не приходя в сознание. Дернулся, будто что-то хотел сказать на прощание, и вдруг вытянулся

Прибежали медсестры, дежурный хирург. Все было кончено. И в ее жизни наступил разлом, – в тридцать лет стала вдовой.

Линия жизни на левой ладони раздвоилась – оборвалась, дальше пошла параллельно.

Женя приехал через неделю, первого сентября, в пятницу на линейку у школы. Все было привычно торжественно: выпускники, первоклассники, букеты, шары. И вдруг сзади:

– С праздником, Сашенька! – и он протянул ей огромный букет белых роз. Ее семиклассники, их мамы мгновенно отреагировали —одновременно повернулись и беззастенчиво уставились на незнакомца.