Дмитрий Самойлов - Художник. Сборник произведений

Взгляд ее был печален и отрешен. Если я подходил к ней, то она странно смотрела на меня отсутствующим взглядом. Поэтому в такие минуты я старался ее не беспокоить. Вот и сегодня я хотел незаметно проскользнуть мимо. Катя, увидев меня, отвлеклась и, повернув голову, спросила:

– Вы не пробовали сегодня утренний кофе?

– Пробовал, – ответил я и, замедлив шаги, остановился.

– Он показался мне чересчур горьким. – Катя встала со скамейки и подошла ближе. – Наверное, зерна пережарили. – Она наклонилась над розовым кустом и погладила лепестки.

– А я пью со сливками и не заметил. Вы бываете здесь каждый день. Нравятся цветы?

– Я люблю ходить сюда, – она улыбнулась. – Смотреть на цветы. Здесь другой мир, он успокаивает меня. Так красиво! – Она плавно развела руки в стороны. – А вы что чувствуете?

– Я черпаю здесь вдохновение…

– Конечно. Для художника это так важно. А какие цветы вам нравятся?

– Не знаю. Они все хороши.

– Верно. – Она прошла пару шагов и наклонилась над каким-то цветком.

– Ах! – тихо промолвила – Бедная моя фиалка! Ей чего-то не хватает.

Подняв подол платья, Катя присела на корточки и сказала шепотом:

– Вы спите? Так долго. Понимаю. – Она посмотрела на меня и добавила:

– Когда ее привезли, она была еле живая. Листья пожухли и начали опадать. Она чуть не зачахла. Но сейчас…

Я присел рядом и сказал:

– Вы разговариваете с цветами? Как интересно и необычно.

– Почему бы и нет? Ведь они живые и все понимают. Когда надо срезать цветок я всегда его спрашиваю: «Можно я возьму одну розочку? Или тюльпанчик?» Он еле заметно кивает мне.

– Как трогательно вы все это рассказываете. А я никогда не спрашиваю – срываю и все. Теперь буду спрашивать. Но ведь никто так не делает. Это странно. Согласитесь.

– Но вы верите мне? Верите, что цветы чувствуют боль? – указательным пальцем она потрогала землю у стебля цветка.

– Да, верю.

– Вот видите. Сегодня вы – завтра кто-то другой. Послезавтра третий и так далее. Может быть тогда весь мир хоть чуточку изменится в нужную сторону.

Катя повернула лицо и вопросительно посмотрела мне в глаза.

– Разве я не права?

– Что же, пожалуй, вы правы.

На этой фразе мы расстались. Она пошла в свой кабинет. Я к себе.

Спустя некоторое время к ней заглянул Сергей Иванович.

– Сергей Иванович, вы что-нибудь выяснили? – спросила Катя, едва он вошел.

Она быстро вскинула голову, отвлекшись от деловых бумаг, лежавших на ее столе. Он не спеша сел рядом с ней, и, пододвинув пепельницу, закурил.

– Он живет один, – произнес Сергей Иванович, выпуская дым в потолок. – Обычный художник, иногда рисует на Невском проспекте.

– Ага! – Катя оживилась. – Значит, врет, что портреты не рисует.

– Мы видели его гуляющим по Фонтанке, недалеко от Аничкова моста, – продолжал Сергей Иванович, задумчиво глядя в окно. – Затем он подошел к Летнему саду и некоторое время стоял перед статуей Геракла возле Михайловского замка.

– Что он там делал? – Катя отложила бумаги в сторону.

– Открыл альбом, который носит с собой в сумке через плечо, что-то набросал карандашом. Вот, собственно, и все.

– Можете еще что-то добавить?

– В средствах весьма ограничен.

– Ну, это я и сама заметила, – она улыбнулась. – Вредные привычки?

Сергей Иванович отрицательно покачал головой.

– Я сегодня вам нужен?

– Нет, идите, пожалуй. И побрейтесь! Вы же начальник службы безопасности банка, как-никак! Извольте, быть аккуратнее!

– Извините, – он поднялся. – Всю ночь проверял работу видеонаблюдения.

– Ну и как? Работает?

– Обижаете! Я – профессионал, и мои люди – не первый день на работе.

Катя стала позировать мне в первый же день моего пребывания в доме. Ей не терпелось увидеть свой портрет. Краски, которые мне принесли, оказались хорошими, кисти тоже. И я рисовал, чувствуя, как ее образ входит в меня.

Она запомнилась мне быстро, затем ее присутствие было вовсе не обязательно, но я все же приглашал ее, чтобы видеть ее лицо, глаза, волосы, руки, сложенные на складках платья. Я попросил ее одевать всегда одно и то же платье, но один раз она пришла в другом, видимо забыла. Лицо ее было печальным. Она зевала, прикрывая рот рукой, и о чем-то думала, опустив голову. Я не решался попросить ее смотреть прямо. Слишком усталой и грустной она казалась в тот день.

«Что ее тревожит?» – думал я, размешивая краски. B тот день Катя так посмотрела на меня, будто хотела что-то рассказать, поделиться чем-то очень важным, тем, что не давало ей покоя, тревожило и делало ее лицо таким печальным. Сам же я не решился просить ее об этом.

Вечером из окна я увидел, что она поднимается по ступенькам центрального входа, приподнимая платье и повернув голову в сторону моих окон. Подскочив к мольберту, я откинул покрывало, разложил краски и кисти в рабочем порядке, уронив один тюбик. Она быстро вошла, распахнув двери покрытые позолотой, и, шелестя платьем, остановилась возле меня.

– Портрет готов?

– Еще нет.

– Я должна еще позировать? – она внимательно посмотрела на меня, пытаясь, видимо, понять, почему, то, что можно было давно сделать, еще не сделано. – Почему вы ползаете здесь на коленях?

– Ищу крышку от тюбика.

– Вот эту? – носком туфли она отпихнула от себя крышку, та покатилась в сторону. – Я нашла!

Также носком туфли она подвинула крышечку ко мне. Я уставился и смотрел на ее ногу. Я не мог понять, как ее ноги умещаются в такой узкой обуви.

И руки ее тоже были очень изящны и неповторимы по своей красоте. Я подумал тогда: «Удастся ли мне когда-либо поцеловать ее руку? И что она мне скажет при этом? А если не только руку?» А подумав, спросил:

– Вам не больно ходить?

– Почему мне должно быть больно? – она удивлено взглянула на меня и присела рядом на корточки.

На мгновение ее глаза широко раскрылись, затем сузились. Она улыбнулась.

– О чем вы, не пойму? Вот здесь натирает немного, – призналась она растерянно и своим изящным пальчиком показала заклеенное пластырем место повыше пятки.

Я улыбнулся и предложил:

– Если поцеловать, тогда быстрее заживет. Давайте, поцелую?

– Прямо туда? – она смутилась

– Да! А что такого? Разве нельзя?

– Ну, можно, конечно. Просто существуют определенные приличия и правила поведения, которые впрочем, всегда нарушают. Целуют руку, щеку, но пятку?! Как-то странно, согласитесь?

– Не хотите, тогда извините.

– Ну, почему же, хочу! – ее глаза вновь широко раскрылись, она с интересом посмотрела на меня и выставила одну ногу вперед.

Я поцеловал. Она закатила глаза и закрыла лицо ладонями.

– Ой! – сказала тихо. – Я даже не почувствовала.

– Не почувствовали, потому что через пластырь, а губы мягкие, поэтому.