Фьора Бельтрами - Под пеплом тлеющие угли. По мотивам романа «Три мушкетёра» Александра Дюма-отца

«Анна, родная, прости! Господи, я бы всё отдал, только бы повернуть вспять неумолимое время, и вернуться в прошлое, чтобы никогда не совершать того жестокого и несправедливого поступка, погубившего Анну де Бэйль и породившего миледи Винтер…» – так я думал всю дорогу до своего замка, не глядя по сторонам и оставаясь абсолютно равнодушным к великолепию зимнего пейзажа. Не радовал он больше моего взора, как когда-то, в детстве и юности.

Жизнь потеряла всю остроту и красоту для меня в день той злосчастной июльской охоты много лет назад, со дня казни Анны эта жизнь стала для меня омерзительной. Облегчения от бремени, которое я надеялся наконец-то обрести после смерти миледи, не наступило. Только теперь в груди словно образовалась зияющая выжженная дыра, не перестающая кровоточить и по сей день.

Напрасно я думал, что свершив возмездие в отношении своей преступной жены, смогу отделаться от неё. Мёртвой эта женщина была даже в тысячу раз страшнее, чем когда она дышала одним со мной воздухом и поднимала глаза к голубому небу над нашими головами, щурилась от слишком яркого солнца…

Теперь, когда Анна кормит собою рыб в реке, над ней больше не имеют никакой власти старость, болезни, нищета и смерть. Ничего из этого теперь ей не страшно. Даже мёртвой она мстит мне, врезавшись навечно в память такой, какой я видел Анну в последнюю ночь её жизни: молодой и прекрасной женщиной, чьи светло-золотые волосы в беспорядке ниспадают ниже талии, и голубые глаза взирают с дерзостью и отчаянной мольбой; женщиной, опасной в своей притягательности, но это не очень-то ей помогло, когда палач буквально тащил её со связанными руками вглубь леса.

И никак мне от её образа, терзающего меня, не избавиться. Я видел её черты в лице каждой встречной женщины и девушки. Особенно в блондинках. Анна никогда меня не оставляла в покое, преследуя как призрак или моя тень, став моим наваждением. Она стала самым верным плодом моего воспалённого сознания, часто являясь в кошмарных снах или после шестого бокала бургундского, дающего хотя бы временное забвение. Моё нынешнее существование полноценной жизнью никак нельзя было назвать. Я не чувствовал себя человеком. Скорее куклой, которой управляет некто невидимый, дёргая за нити. Словно этот незримый кукловод получал какое-то злое удовольствие, наблюдая за мной оттуда, куда я стремился попасть как можно раньше. Пьяная драка в трактире, дуэль с гвардейцами его Высокопреосвященства – не всё ли равно, как уходить из жизни, если смерть избавит меня от вечного ощутимого и незримого присутствия моей жены? Я слепо надеялся и верил, что смерть освободит меня от власти этой женщины, но и облачённый в тёмный балахон жнец оставался глух к моим мольбам.

Помню, на следующую ночь после казни Анны я так надрался в первом же попавшемся трактире, что заядлый пропойца в сравнении со мной, выглядел бы образцом трезвости. Бурная пьянка принесла мне лишь временное облегчение, напомнив о себе мучительным похмельем наутро. В пьяном состоянии я меньше ощущал сжирающую меня изнутри пустоту и презрение к жизни. На пьяную голову мне являлась Анна…

Из таверны мои друзья вынесли меня на заре бесчувственного и плачущего, как дитя. В пьяном бреду я шептал имя своей жены, но столь бессвязно, что это походило скорее на невнятное бормотание.

Возможно, не повесь я её тогда, десять с половиной лет назад, и постарайся её понять, выслушать, поддержать…

Наверно, не было бы всего этого? У меня была б семья, и даже дети, была бы Анна…

Мы бы смогли быть счастливы вдвоём, конечно, пришлось бы преодолевать многое: пропасть лжи, непонимания и недоверия, гордыни…

Вместе, но мы бы справились…

Справились бы, но я своими руками убил то, что могло быть, повесив на дереве свою жену, и подготовив её гибель в Армантьере.

Многое могло сложиться по-иному, не пожертвуй я тогда Анной, выбирая между любовью и честью. Не пришлось бы бросать родовое имение, отказываться от титула и уходить в мушкетёры проливать свою кровь, топить в вине свой единственный и ничем не смываемый грех…

Жестокость – сила разрушающая, неспособная породить ничего более, кроме себе подобного. Тьма не рождает света, добро не родится из зла. Ненависть не в силах уничтожить ненависть, насилие умножает насилие, как и грубость не исчерпывается грубостью большей. Запятнанная кровью жены родовая честь не обнимет нежно за плечи, подойдя сзади. Не прильнёт с трогательной безотчётной доверчивостью, не прикоснётся к моим губам своими, не согреет в холода и одинокими ночами. Наличие на её плече лилии можно было умело скрывать.

Встреть Анна живое участие и понимание тогда, возможно, не родилась бы и миледи, на её руках не было бы чужой крови. Анна лишь старалась соответствовать моим ожиданиям. Я обвинил её в воровстве, даже не став разбираться – лишь увидев эту чёртову лилию? Она этому научилась, если вспомнить об украденных ею на балу подвесках королевы у Бэкингема.

Её считали убийцей? Она сделала всё, чтобы хоть не зря считали. То дурное, что в ней стремились разглядеть, она сама взрастила и взлелеяла в себе. Харчевня «Красная голубятня», где я отобрал у неё угрозами охранную грамоту, выданную кардиналом. У меня был тогда шанс поговорить с ней, постараться найти общий язык и прийти к пониманию, протянуть руку. Предложить и оказать ей помощь, если она её не отвергнет, расставить все точки над «i». Расспросить её о том, как же Анна получила эту лилию, и выслушать, что надо было сделать в день той злополучной охоты. Но я не сделал этого. Вместо поддержки – дуло к виску. Забрать бумагу – и окончен разговор. Осуждать, выбросить на свалку и выказать своё презрение всегда проще, чем помочь. Таково большинство из нас, живущих в этом мире, увы, не исключая меня. Падающего подтолкни, лежачего без сил добей окончательно. Миледи стала моим вечным порочным укором, моей мукой и проклятием, моей болью и живым плевком в лицо. Мой камень, отягощающий душу, и грех, не смываемый даже кровью.

«Взгляните на меня, Оливье, блистательный граф де Ла Фер, благородный Атос! Смотрите на меня, не отворачивайтесь и не прячьте взгляда, смотрите! Я ненавистна Вам, внушаю жгучее отвращение, презрение и брезгливость? Вызываю в Вас страстное желание меня придушить, как давным-давно вызывала в Вас то же непреодолимое желание мною обладать? Взгляните в мои холодные голубые глаза, в которых отныне вечный лёд, и лишь слёзы в них не замерзают, как замёрзли навечно сердце и душа. Взгляните на мои руки, мой супруг, чьей белизной и нежностью Вы так восхищались в своё время. Возьмите мою ладонь в свою, только посмотрите на мои тонкие длинные пальцы, которые когда-то сжимали Ваши плечи в порывах страстного исступления долгими ночами…