Вера Колочкова - Чувство Магдалины

Дед Иван поднял на Платона глаза, и тот отгородился шутливо, подавшись назад корпусом и выставив перед лицом ладони. Антон и Лео тихо засмеялись, ожидая реакции деда, но он даже бровью не повел, помолчал немного и проговорил грустно:

– Не, стар я для таких путешествий… Лучше бы сама приехала… А то даже не пишет… Трудно ей, что ли, сесть да письмо написать?

– Так она, наверное, разучилась писать письма. Да все давно разучились, не она одна…

– Ну и зря! Я вашей бабке по молодости много писем написал, она их до самой смерти хранила. В письме ж многое можно рассказать, и тоску свою описать можно, и чувства всякие. Это ж не по телефону дежурные слова тарабанить, потому что надо торопиться все время! А бумага – она что… Бумага времени не забирает, пиши да пиши сколько надобно.

– Слушай, дед! Мне гениальная мысль в голову пришла! – вдруг перебил его Платон, хлопнув ладонями по столешнице. – А может, тебе компьютер купить, а? Вот она и будет тебе в электронку писать…

Дед хмыкнул, помотал головой, потом проговорил с тихой грустью:

– Чудные вы нынче, ей-богу! Чтобы обыкновенное письмо написать да по почте отправить – уже и толку нету. Компьютер для этого дела подавай…

– Да ты не обижайся, дед, – тихо протянул Платон, – если бы связь нормальная была, она бы каждый день тебе звонила.

– Да уж, со связью у нас проблема, – подтвердил дед. – Это надо признать, никуда не денешься.

– Ну… Я думаю, скоро все изменится, вот увидишь. И связь будет, как везде.

– Да когда еще… Не доживу я.

– Доживешь, куда денешься.

Разговор иссяк. Платон налил себе пива, со вкусом сделал несколько глотков, и дед, глядя на него, дернул кадыком на прокопченной солнцем жилистой шее, скомандовал весело:

– А ну, Антоха, налей мне тоже пивка… Хоть и нельзя мне, боюсь, давление поднимется, но разманили вы меня, страсть как пивка хлебнуть захотелось.

Антон с готовностью налил деду пива, подвинул по столу кружку, и все стали смотреть с улыбкой, как он медленно пьет, как слегка подрагивают его сухие, но крепкие пальцы, сжимающие ручку кружки.

Осушив кружку до дна, дед крякнул, со стуком поставил ее на стол, скомандовал весело:

– Еще!

В эту секунду дверь дома распахнулась и во двор вышла девушка, придерживая у бедра большой таз с постиранным бельем. Не обращая внимания на компанию под навесом и деловито утерев лицо тыльной стороной ладони, принялась развешивать белье на веревке, протянутой меж двумя старыми шелковицами, что росли в разных концах двора. Движения ее были четкими, лицо для такого простого занятия – слишком сосредоточенным. Наклонялась, брала в руки очередную постирушку, потом распрямлялась, встряхивала ее с шумом и грациозно тянулась вверх, чтобы пристроить ее на веревку.

Все завороженно глядели из-под навеса на это действо. Наверное, не само по себе действо рождало такое пристальное внимание, а то, что девушка была в купальнике. По большому счету эти маленькие тряпицы на груди и на бедрах и купальником назвать было нельзя, тем более они были настолько вылинявшими на буйном солнце, что потеряли былые краски, и выглядели на стройном девичьем теле скорее недоразумением, чем купальником. Полоска сверху едва прикрывала грудь, узкие трусики даже и не пытались прятать округлые загорелые ягодицы. Когда девушка привставала на цыпочки и тянулась к веревке, они едва заметно подрагивали, но в этой притягивающей мужские взгляды детали не было и намека на хитрый женский соблазн. Казалось, она вообще не замечала за спиной никаких взглядов, так была увлечена своим нехитрым занятием. Наконец Лео проговорил с неловкостью:

– Маш, ну зачем ты… Мы бы и сами все постирали…

– Да мне нетрудно! – полуобернувшись, весело проговорила девушка, сверкнув белозубой улыбкой. – Белья много накопилось, вот я и взялась простирнуть!

Убрав ладонью со лба светлую русую прядь, она наклонилась вниз, взяла в руки очередную постирушку, сильно взмахнула руками, пытаясь ее расправить, и отвернула лицо в сторону от летящих в него брызг.

– Надо же, какая хорошая девочка… – усмехнувшись, проговорил Антон, – она и мою рубашечку простирнула…

– И мою футболку, смотри-ка… – тихо протянул Платон, оглаживая плотными пальцами пивную кружку.

– Ты бы оделась, Машутка, чего голышом выскочила! – сердито пробурчал дед Иван, глянув на братьев. – Да и зря ты белье развешивать затеялась, все равно скоро дождь будет! Иди в дом, накинь на себя что-нибудь!

– Так жарко же, дядь Вань… – удивленно развернулась от таза девушка, расставив руки в стороны, – тем более я в купальнике!

– Иди, говорю! Не рассуждай!

– Хорошо, пойду шорты надену…

Маша весело хмыкнула, будто просьба деда Ивана показалась ей смешной причудой, пожала плечами и быстро умчалась в дом. Все проводили ее глазами, и Антон тут же спросил, повернув голову в сторону Лео:

– А скажи-ка, братец, каково это – быть капитаном Грэем, а? Поделись, не жадничай ощущениями!

Платон хмыкнул, подхватил насмешливую интонацию брата:

– Ну да, ну да… В этих местах, куда ни плюнь, сразу в очередную Ассоль попадешь. И чего старику Грину в голову взбрело именно в Феодосии поселиться? Вот и посеял кругом свой дух романтики пополам с бедностью…

– Да уж… Каждой местной Ассоли – по своему капитану Грэю! Вон, для Машеньки уже наш Лео нашелся, пусть и ненадолго, но все же… Какой-никакой, а Грэй… Она хоть в курсе, что мы здесь ненадолго задержимся, а?

– Она в курсе, – вяло подтвердил Лео. По всему было видно, что ядовитый допрос братьев ему неприятен.

– А как ты ее называешь, а, Лео?

– Машей и называю, – сердито глянул на братьев Лео. – А вы как думали? Ассоль? У нее очень красивое имя – Маша…

– Ну да. А главное – редкое, – серьезно произнес Платон, высматривая на газете очередной кусок воблы, и Антон затрясся в тихом смехе.

Лео снова глянул на братьев – на этот раз понимающе и чуть снисходительно, и продолжил, будто не замечая их насмешливых улыбок:

– Да, очень красивое имя. Маша… Машка… Будто ветер к камышах шумит, или волна о берег плещется. Или будто песок сыплется сквозь пальцы, шуршит. Маша, Маш-ш-ш-ка…

Платон подмигнул Антону, проговорил с ухмылкой, подняв бровь:

– А-а-а… Я понял, Антоха, почему она таки его выбрала. Не потому, что он из нас самый молодой да резвый, а потому, что он ее аллегориями обаял. Ветер в камышах, волна о берег, песок сквозь пальцы… Молодец, однако! Мы ж с тобой так не умеем!

– Ну, это ему было нетрудно, – согласно кивнул Антон, – он же у нас натура творческая, гипертрофированному романтизму подверженная. Тем более и Машенька наша – чистая Ассоль, ни дать ни взять. Доверчивое создание. Такая уж если наслушается аллегорий, если полюбит… Уж хвостом не вильнет, как некоторые. Слышь, Лео? Это тебе подарок судьбы, маленькая компенсация за пережитые страдания! Много из тебя твоя пиявка Камея сил вытянула, так что радуйся пока свежей кровушке!