Татьяна Алюшина - Девочка моя, или Одна кровь на двоих

– Мария, ты что, с ума сошла? – выпучил глаза Юрик.

– Да, сошла, пять лет назад, когда позволила вам с мамашей влезть в мою жизнь. Давай, Юрик, прощаться!

– Маша, что за бред?! Ты что там, в Америке, понабралась феминистской ереси?

Так и спросил: «феминистской ереси». Любил Юрик витиевато и вычурно выражаться, все его тянуло в пафос: «ересь», «сподвижничество», «спесь».

– Не глупи, Мария, – лениво, сквозь усталый снобизм отмахнулся он и отпил неторопливо шампанского из бокала.

Да уж! Такая вот тяжелая необходимость объяснять, воспитывать нерадивую прислугу! И что характерно – сколько этой бестолочи ни объясняй, как правильно надо делать, ведь все равно что-то не так сделает: и хрусталь побьет, или вон вазу уронит, протирая пыль, или в борьбу за пролетарскую свободу полезет!

А что делать? Обязанность такая – кто как не барин?

Тяжело-о!

Машка усмехнулась, посмотрев на него, – нелегко Юрику придется! И поторопила:

– Юра, на выход! Я очень устала.

– Я никуда не пойду из своего дома! Если тебе необходимо изобразить возмущенную жену, можешь спать на диване в гостиной!

«Твой дом – тюрьма!» – вспомнила она папановское.

– А почему не на коврике в прихожей? – искренне подивилась Машка. – Это не твой дом, Юр, твой у мамы.

– Маша! – осознав, что она всерьез собралась его выставить, прибег к новой порции разъяснений Юра. – Тебя не было полгода, и то, что ты застала здесь девушку, не удивительно, я все это только что объяснял. Ты сама виновата, надо было предупредить о своем приезде! Я понимаю, как тебе это неприятно, и ты устала после длительного перелета и не совсем адекватна. Обещаю, что больше таких инцидентов никогда не произойдет, и я ничем не оскорблю твоей нравственности и чувств жены!

– Со своей нравственностью и чувствами, обещаю тебе, я разберусь как-нибудь сама. А тебе пора.

В самый подходящий момент раздался дверной звонок.

– Кто это? – резко спросил Юрик, недовольный тем, что его прервали.

– Это Саша, сосед, я попросила его зайти, помочь тебе перенести в машину вещи.

– Ты втянула в семейный конфликт постороннего человека?! – возроптала чиновничья душа.

– Ну, какой же он посторонний? – подивилась Машка, вставая. – Он сосед, а соседи – это почти родственники. Посторонний здесь ты, Юра.

И пошла открывать. Она продумала и это, зная, что не расхлебается до утра, затягиваемая, точно в омут, Юриными обвинительно-поучительными монологами и возмущениями. При зрителях он выяснять отношения не станет. Это нам не по рангу.

– Сейчас, Саш!!! – крикнула она в дверь и повернулась к Юре. – Завтра я не могу, занята, а послезавтра подам на развод.

Взяла с тумбочки в прихожей ключи от машины, положенные Юрой на привычное место по приходе домой, и открыла дверь.

– Привет, Саш! – поздоровалась радостно с соседом. – Я пойду, подгоню машину к подъезду и открою багажник, а вы несите вещи.

– В один заход не получится, – окинул взглядом чемоданы, сумки и пакеты Саша. – Привет, Юр! – поздоровался он с выходящим из кухни Юрой.

Барин поморщился, он терпеть не мог панибратства от людей ниже его по социальному статусу.

Машка активно руководила загрузкой барахла в джип и, когда перенесли и уложили в машину последние пакеты, кинула ключи Юрику.

– Маша, подожди! – потребовал он, поймав ключи.

– Все, пока! – махнула она рукой и зашла в подъезд.

Убрала все на кухне, приняла душ и со счастливой улыбкой рухнула на постель – спать.

И так и проспала всю ночь – улыбаясь.

Само собой, что отделаться от Юры, просто выставив его за дверь, не удалось.

Кто же добровольно откажется от раба? Раб – это дорогостоящая собственность, которая не имеет права на недовольство и проявления чувств. Вон стол, например, или стул, или кухонный комбайн не могут же возмущаться, что они чья-то собственность!

И она права не имеет! Да еще так оскорбив его!

Всякая «феминистская ересь» и попытка бунта должны быть истреблены!

Немедленно и беспощадно!

И вполне вероятно, что попытка истребить немедленно и беспощадно увенчалась бы успехом, если бы Машка бунтовала.

Но это не был бунт, не восстание Спартака и его соратников, и не революция семнадцатого – ничего воинственно-глобального или менее глобального – ропот затираненных до тупости масс.

Не-а!

Просто в один прекрасный день Мария Владимировна проснулась под добрым калифорнийским солнышком и вернулась к самой себе, истинной.

Пять лет была одинокой, брошенной всеми девочкой, упакованной в оболочку правильной жены от страха одиночества, а от длительной транспортировки на другой континент и предшествующей ей пятилетней «кантовки» упаковка лопнула, и из образовавшейся прорехи высвободилось содержимое, оказавшееся мыльными пузырями, а не пудовыми гирями страха, как ей все время казалось.

Пузыри полетели ввысь, весело лопаясь в полете, упаковка распалась за ненадобностью, и из ее остатков вышла настоящая Мария Владимировна.

И подивилась – как хорошо-то!

А это кто? Что эти чужие незнакомые неприятные люди делают в ее квартире, в мыслях, закрепившись синим штампом в паспорте, определяющим семейное положение?

Конечно – а как же! – он позвонил на следующее утро, успев опомниться, придумать нужные слова, манеру и тон разговора и достойное наказание.

– Надеюсь, ты выспалась и пришла в себя!

Без ненужных приветствий, недовольным, грозным тоном прокурора, только что подписавшим ордер на ее арест.

– Да, спасибо, – ответствовала Машка и потянулась с удовольствием всем телом на кровати.

Юру насторожил тон жены, не убоявшейся ни ордера, ни ареста, ни самого прокурора.

– В обед в два часа встретимся в нашем ресторане. Поговорим! – распорядился прокурор.

– О чем? – поинтересовалась вышедшая из-под контроля Машка.

«Сейчас скажет: «О твоем вчерашнем поведении!» – как школьная директриса притащенному за ухо к ней в кабинет набедокурившему ученику».

Ученику положено было проникнуться ужасом масштаба сотворенного им деяния, трепетать до дрожи в ожидании неминуемого сурового наказания и вызова родителей в школу.

Но, видимо, такой сценарий укорота Машкиных свобод не разрабатывался, и Юрик остался приверженцем прокурорской линии поведения.

– В два. В ресторане! – прогремел приказом и бросил трубку.

Ну, он может быть в два в ресторане или в восемь в Папуа – Новой Гвинее, а у Марии Владимировны есть свои насущные дела.

Когда она попивала кофей в кабинете своего академического начальства, рассказывая веселые истории из своей американской жизни, предварительно оговорив и решив все деловые, отчетно-бумажные и рабочие вопросы, «нетерпеливый муж» напомнил о себе звонком сотового телефона.