Лариса Логинова - Оцелот выходит на охоту

Оказываясь на новой территории, каждый уважающий себя кот внимательно её изучает, тщательно обнюхивает и метит. Он выявляет потенциальных соперников, готовых к спариванию самок и показывает себя. Я исключением не был, а потому, первые несколько дней принюхивался, присматривался и, время от времени, дергал хвостом, оставляя пахучие свидетельства своего присутствия – комментарии.

Большую часть активно попискивающей и пописывающей публики я вычеркнул сразу. Нимфетки меня не интересовали. Скучно. От каждой строки их, чаще всего ужасающе безграмотных опусов несло такой ванилью, так шибало по глазам ядовито-розовым цветом, что мне становилось плохо. Я мозги не на помойке нашел, как и все остальные части тела. Долгое общение с подобным контингентом способно спровоцировать скоротечнейшее развитие саркомы головного мозга, а мне такое счастье не улыбалось.

Я от души поржал над их слэшевыми опусами. Представил себя, заливающегося слезами и без конца признающегося в любви парню, трахающему меня в позе бобра «без смазки и подготовки», и чуть не умер от избытка эмоций. Нет, слезы вполне могли бы иметь место, это, блядь, чертовски больно, а вот признания? Они состояли бы целиком из непечатных выражений, не имеющих к любви никакого отношения.

Хотел я сердечно посоветовать авторшам поднять свои очаровательные попки, да и засунуть туда предмет по форме и размерам напоминающий описываемые ими «внушительные орудия». Резко так сунуть, не тратя времени на подготовку. Но мысль так действием и не разродилась. Подобное советовали гребаную кучу раз, но это ничего не меняло. Девочки советов не слушали, а ведь подобный эксперимент резко уменьшил бы количество шедевров, ведь орудие производства – задница, из которой всё это вытаскивалось, была бы на некоторое время выведена из строя.

Я ограничился тем, что разгромил пару подобных сочинений, разобрав их по винтикам и наградив авторшу кучей ссылок, от которых она, возможно, залетит зачатками разума и прекратит тупо копировать чужой бред. Но это мне быстро надоело, я фыркнул и поспешил удалиться, потому как от восторженного писка розовых мышек начинало звенеть в ушах. Пусть это блюдо кто-то другой употребляет.

***

А потом я буквально ощутил, как шерсть встает дыбом на выгибающейся дугой спине. Всё моё естество воспротивилось тому, что видели сузившиеся глаза. Я, наконец, понял, почему до сих ни в кого не влюблялся! Меня не насиловали, так, чтобы кровь по ногам текла, которую описывавшая это дерьмо девица посчитала лучшей смазкой…

– Отпусти меня! Пошел на хер! Исчезни! – Олег молотил меня по груди и плечам сильно, не жалея, но я даже не пытался двинуть в ответ, только отворачивал лицо. – Ненавижу тебя! Всех ненавижу! – от его крика и текущих по щекам слез, у меня, давно разучившегося сострадать, по хребту пробежала дрожь. Я притянул его ближе, заставляя спрятать лицо у меня на груди, Олег все еще пытался вырваться, но с каждым всхлипом, слабее. Выбитая из его рук бритва валялась на полу, из глубокого пореза на левой руке щедро лилась кровь, уже успев испачкать мою одежду, и нужно было как можно скорее остановить это безобразие.

В тот день мне «повезло» забыть очень важный конспект. Тихо матерясь себе под нос, я вернулся и застал соседа по комнате, отсутствовавшего всю ночь, за очень увлекательным занятием. Прикусив и без того искусанную губу, Олег сидел на диване и сосредоточенно пилил вены на левой руке, резал правильно – вдоль. Я подскочил к нему одним прыжком, вышиб из рук бритву и заорал, что он охуел, и я ему сейчас помогу – в окно выброшу! Решил сдохнуть? Так не фиг кровью пол заливать, ему-то уже все равно будет, а мне все это убирать!

Когда я заткнулся, он поднял на меня взгляд и сказал очень тихо и четко:

– Выбрасывай.

– Да что случилось, мать твою?! Что за истерики? – я схватил его за плечи.

– Ничего. И убери лапы! – окрысился Олег вдруг, пытаясь меня оттолкнуть. – Иди, куда шёл.

– Черта с два! – я сильнее стиснул его плечи, отмечая общую помятость физиономии, черное кольцо синяков на шее и… бьющийся в глубине голубых глаз страх. – Что случилось, Олег?

– Не твоё дело, – отрезал он и рванулся сильнее. – Оказался не в то время, не в том месте.

Заметив, что льющаяся из распанаханного запястья кровь и не думает останавливаться, я встал и потянул Олега за собой. Я собирался промыть рану в ванной и забинтовать. Он почти вскрикнул, отталкивая меня и болезненно морщась, снова опустился на диван. И тут меня буквально ударило – точно так же морщился я после первого знакомства с прелестями мужской любви.

– Кто?

– Неважно. Уходи, – Олег вспыхнул и отвел глаза.

– Нет, – я снова сел, попытавшись привлечь его к себе, а в ответ получил град ударов и поток отборного мата.

Не дожидаясь, пока силы и слезы у Олега кончатся, я затащил его в ванную и там, слушая проклятия, посылы и прочие «благодарности», все же промыл рану и перевязал. Я благодарил Бога, в которого не верил, что по вене Олег просто промазал. Слишком сильно тряслись руки, да и не делал он такого никогда, иначе не обошлось бы без скорой и гребаной кучи объяснительных, но еще в комнате Олег мрачно процедил, что ни в какую больницу не поедет, лучше сдохнуть, чем разговаривать с ментами.

Я помог ему раздеться и принять душ, а после – напоил успокоительным и уложил в постель, потом я переоделся, забросил в стиралку залитые кровью тряпки и навел порядок в комнате. На занятия в тот день я забил и остался сторожить сон Олега, напрасно пытаясь отогнать эту картину: льющаяся из душа теплая вода, смывающая засохшую кровь с его ног…

Следующие несколько дней я тоже пропустил, потому что небезосновательно боялся оставить Олега одного. Я спрятал все колюще-режущие предметы и более-менее опасные таблетки, но наша съемная квартира находилась на пятом этаже – высота вполне достаточная, чтобы разом со всем покончить.

Узнать, как это случилось, и кто изнасиловал друга, я так и не смог, но мне удалось помочь ему это пережить. Я просто был рядом: оттаскивал от балкона, не давал упиваться в хлам, не говорил ни слова о происшедшем, и всеми силами давал понять, что моё отношение к нему осталось прежним. Для меня ничего позорного в этом не было, к тому времени я и сам давно не был мальчиком-колокольчиком, но Олег об этой стороне моей жизни ничего не знал.

Молчал я еще и потому, что Олег тоже был родом из небольшого провинциального городка, где отношение к «этим» разительно отличалось от толерастии столиц. И как контрольный гвоздь в крышку гроба – его отец провел почти половину жизни за решеткой, и слово «петух» произносил с таким презрением, что Олег с детства впитал: ничего хуже и позорнее «опущенного» нет, и не может быть. Потому-то и порывался мой друг шагнуть вниз с пятого этажа. Если отец когда-нибудь об этом узнает, разразится такой скандал, что самый страшный природный катаклизм покажется шуткой. После моего закономерного вопроса: