Марк Довлатов - Пик наслаждения. Озорная эротика

– А Белка что?

– Гордая ходит.

– Фаворитка теперь?!

– А, так Вы ему не случайно… в глаз… Теперь поняла.

– Не знаю. Хотелось точно.

– Это после их танца?

– И Вы видели?!

– Да что там видеть-то. Он, конечно, старый ловелас, про него у нас легенды ходят. Но Белку он не трогает, я Вам точно говорю. Так, комплимент сказать, не без этого, конечно. Девушки это любят, особенно от солидных мужчин, от начальства. Ну потанцевали, поулыбались. Больше ничего и не было. Так Вы там Отелло изображаете? Перед зеркалом. Месть готовите?

– Да нет, так маюсь. Паршиво на душе. До ужаса. Но сейчас полегчало. После Вашего рассказа. Я Ваш должник.

– Вот, ловлю на слове. Придете ко мне чай пить.

– Ну Анна Сергеевна! И так плохо.

– Ну не сегодня. Потом как-нибудь.

– Ладно. Как-нибудь.

– Ну и хорошо. Спасибо.

– Что Вы! Это Вам спасибо, Анна Сергеевна!

– Хороший Вы парень, Миша. Завидую я Бэле.

– Это Вы напрасно! Она еще свое получит! Сегодня же.

– Вот поэтому и завидую. Ну, мне пора. До свиданья, Миша. Целую.

Михаил оторопело посмотрел на анимацию отбоя, потом приложил ладонь к правой щеке и глянул на нее – помады не было. Господи, надо покурить . Он одним духом выхлебал холодный чай и закурил. Позвонить, что ли. Не буду. Все равно получит. За шарик. Надо пройтись, проветриться. Пива купить, вдруг Тимка выиграет.

Он натянул джинсы и майку и побрел пешком в магазин. Там он долго ездил с коляской меж прилавками, нашел баварские сосиски и немецкую горчицу, пива не купил, а купил почему-то торт с толстым слоем белого крема сверху. Дома он запрятал все в холодильник, и обед прошел давно, а есть не хочется , допил «Бонакву» и улегся в комнате на диван. В голове вертелись разноцветные шарики, потом заиграл духовой оркестр, кругом были празднично одетые люди, отец держал его за руку, все улыбались, и Анна Сергеевна улыбалась, на ней было красное платье, застегнутое до самого горла, а отец говорил: «Слушайся ее, Мишка, учительницу слушаться надо, и все будет хорошо».

Разбудил его скрежет ключа в замке, он вскинулся и сел на диване. Послышался стук упавших босоножек, в комнату на цыпочках вошла Белка, в глазах ее застыл тревожный вопрос. Она подошла к нему, опустилась рядом на ковер и положила голову ему на колени.

– Ну хочешь – побей меня.

Михаил положил ладонь девушке на шею, продвинул ее под воротник платья, прошелся пальцами по ребрам, вернул руку обратно. Сердце его предательски бухало, он поднял Белку за локти, усадил к себе на колени, поднял ее лицо, заглянул в глаза – они пустили его к себе внутрь, в них не было ничего, кроме безграничного доверия и ожидания. Он придвинул ее лицо, нашел губами уголок ее рта, тихонько прикоснулся, почувствовал ответное движение, впился губами в ее губы, она обхватила руками его шею, обняла ногами его талию. Он расстегнул ее платье на груди, обнажил плечи, приник к ним губами, дошел до основания шеи и прикусил, с трудом остановил себя и отстранился.

– Погоди. Раздевайся. Пошли в душ.

Одежда упала на ковер, он взял девушку за руку и повел ее, обнаженную, к древу познания, где серебристый змей уже ждал их – он обдал их струями горячей воды, смывая горечь вчерашнего дня, оставляя желание в чистом виде, первозданное, могучее, необоримое. Михаил развернул Белку к себе спиной, нагнул ее, она уперлась руками в матовое стекло душа, расставила ноги и опустила голову. Он вошел в нее, двигался ровно, ритмично и мощно, руками гладил все ее мокрое тело, целовал выпуклые позвонки, держал левой рукой за шею, за хвост темно-рыжих волос, правой вертел ее соски, отпускал, опускал руку к животу и ниже, к устью бедер, ловил за клитор, теребил и тянул его, пока Белка не застонала, подняла правую ногу, согнула в колене, опустила, соединила бедра и резко двинула ими несколько раз назад. Потом она выпрямилась, развернулась, присела на корточки, с силой сжала его член рукой и положила себе на макушку, продолжая движения рукой – белёсая густая жидкость в несколько штрихов нарисовала у нее на волосах жемчужную корону. Девушка провела кончиком члена по своим щекам, шее, по торчащим соскам, дождалась, пока кончатся спазмы, и отпустила его.

Они молча стояли под душем, обнявшись, прильнув друг к другу мокрыми телами, не в силах разъединиться; слышно было только как вода падает вниз. «И дождь смывает все следы», – крутилось в голове у Михаила название старого фильма.

В белых махровых халатах они лежали в своей новой спальне, на людовиковой королевской кровати, не смотрели друг на друга, отдыхали, не решаясь начать разговор.

– Ну говори уже, Мишка. Я же вижу, что ты…

– Надо из себя все это выгнать к черту.

– Так давай.

– Ну вот скажи: ну как ты могла… стоять раком посреди зала… перед всеми… и чтобы какой-то хмырь долбил тебя шариком в задницу…

– Ну это же игра такая была, Мишка, я не виновата. Ну все девчонки тоже… изображали… всякое такое… а я бы одна отказалась. Ну как?

– Хорошая себе игра.

– Дурацкая, я знаю. Но ты представь, что я была… актрисой… снимали кино про свадьбу…

– А что ты думала в это время.

– Я думала… я представляла, что это ты сзади.

– И никакой червяк у тебя в душе не шевелился?

– Ну шевелился! Стыдно было до смерти! Но я никуда не могла деться, пойми. Все они такие дураки. Ну отказалась бы я – они бы умнее стали? Это же всегда так на свадьбах. И не только у нас. Везде.

– А после того, как я твоему лопуху в челюсть дал – стал он умнее?

– Думаю, стал, не спрашивала. Но ты ж у меня герой, я так не могу. Все хлопают, все от тебя этого ждут, думаешь, что так и должно быть, просто надо перетерпеть. Ну прости меня. Простил?

– Простил. Но злость почему-то не ушла полностью.

– Я знаю, что надо сделать.

– Что.

– Сделай мне что-нибудь… бóльное. Тебе станет легче. Ну хочешь – я на живот лягу.

– Ты думаешь?

– Точно говорю. Ну давай. Сделай, что захочется.

Михаил поднялся, раздвинул на Белке халат, взял ее ладонями за шею, но руки не сжимались; тогда он опустил их вниз, взялся пальцами за соски и потянул, медленно, потом сильней и сильней – девушка закрыла глаза, выгнула спину, сжала губы, лицо ее исказилось от боли, но она молчала. Он слушал себя, свои ощущения. Сначала он ждал ее стона, крика, но потом увидел, что этого не будет, отпустил соски, лег на нее сверху, целовал их, ласкал языком, тихонько тянул губами.

– Ну хватит, Миша, хватит. Полегчало?

– Да. Я понял, что не хочу делать тебе больно. Я люблю слышать твой стон, но не от этого. Я не хочу, чтобы ты меня боялась. Я хочу, чтобы ты меня хотела.

– Щас я захочу! Теперь моя очередь!

– Ну давай.

– Скажешь честно?

– Скажу.

– Клянешься?

– Клянусь.