Роман Рассказов - 22. Дижитал-любовь, вино и сюрреализм

– Здравствуйте, сударыня. Я – Анатолий Матвеевич. Местный егерь. Долго же Вы шли ко мне.

– Добрый вечер. Вера Михайловна, филолог. А как Вы догадались, что я к Вам шла?

– Ну я же егерь! Мне птичка нашептала. Ветерок подтвердил, мол, гуляет по лесу молодая красивая женщина. Одна!

«Ну все, вот тебе и бессонные ночи. Здравствуй, психоз», – заволновалась Вера.

– Да Вы не пугайтесь так. Не переживайте. Ну да, карлик я. А что, карлик не может быть егерем? Не птичка и не ветерок, а техника! Мы в каком веке? У меня камеры по всему лесу стоят. Это программа такая правительственная, охотимся повсеместно за браконьерами.

– А-а-а, вот оно что, – у Веры отлегло.

– Проходите, милости просим, садитесь у печки. Я Вас чаем напою. А потом к дороге выведу. Тут идти-то пятнадцать минут, не больше.

– А Вы зачем печь топите в сентябре? Рано еще. Тепло!

– Какое тепло, дамочка! Зима на носу! Уже снег срывается.

– Как снег?

– Ну Вы сами посмотрите!

Вера повернула голову. Окно закрывала кружевная сиреневая занавесочка. Она отодвинула ее аккуратно. Почти бесцветные, тонкие, как паутинка, редкие хлопья снега срывались с внезапно потускневшего, превратившегося из друга по враги, налившегося свинцом неба.

– Да не волнуйтесь Вы! В лесу и не такое бывает. С утра лето, вечером зима. Лес – он ведь непредсказуемый, самобытный. Хочет – смеется лучами солнца, хочет – плачет дождем и спит, засыпаемый снегом. Что Вас привело в лес, сударыня?

– Да ничего особенного.

– Как это? Особенную женщину ничего особенного в лес не приводит!

– А почему Вы думаете, что я особенная?

– Я Ваш рассказ читал, Вера Михайловна. Про Фросю, которая писала письма с фронта. Это ведь про вашу бабушку?

– Верно.

Карлик сидел на стуле. Качал короткими ножками и пил чай из блюдца, закусывая сушкой. Кукольный снаружи, домик был таким же кукольным внутри. Старинные часы с маятником, небольшая печка, справа от нее на стене – икона Божьей матери, а слева – шаманский бубен. Перед печкой диван, на котором они сидели, и небольшой журнальный столик, сделанный из пенька. Ветхий старенький ковер, красный, с цветами и ромбами. В углу комнаты – рабочий стол и монитор, показывающий попеременно разные участки леса. «Правительственная программа, все ясно», – вспомнила Яна. Рядом со столом – крутая лестница наверх. На поручне красуется горгулья. Бум-бум-бум. Семь вечера возвестили часы с маятником. «Наверное, меня уже ждут. Да нет, не ждут, радуются, что Костик один приехал, без своей мегеры», – подумала Яна.

– А чего плачем-то?

– Из-за личной жизни.

– А все, Верочка, из-за личной жизни плачут. Что конкретно не заладилось?

– Детей у нас с мужем нет.

– А сколько вам, Верочка, лет?

– 30.

– Шикарный возраст! Я в свои 30 только окончил институт культуры. А потом все закрутилось, встретил Томочку. И вот уже тридцать лет и пятеро детей.

– А где же Ваша Томочка?

– Она за грибами пошла. Она тоже гулять по лесу одна любит. А Вы так не смотрите на меня, Верочка Михайловна, с недоверием. Да, я карлик, но не страдаю. Не комплексую. Дышу полной грудью и радуюсь жизни! – Анатолий Матвеевич подмигнул. – Так что, Верочка, не огорчайтесь, и у Вас все будет. Я точно знаю! – карлик-егерь подмигнул второй раз.

– Я мужа не люблю.

– Ну, велика беда! Это потому, что Вы вина с ним мало пьете. Вы бокалы побольше купите, налейте доверху – и до дна! Залпом: хрясь! А потом посмотрите на него повнимательнее. И скажите все, что думаете. Откройте душу. Он же родной Вам человек. Сколько Вы с ним?

– Десять лет!

– И думаете, не любите? Десять лет прожили – и не любите? Да конечно любите! Еще как! Просто избаловались, подустали, потеряли контакт. Надо его восстанавливать. Зачем же сдаваться на полпути!

– Он меня тоже не любит. Просто не решился пока бросить.

– Как же Вас, Верочка Михайловна, можно не любить? Такую умную, интеллигентную, красивую, с фигурой, да еще и не пьющую? Любит сильно, просто забыл. Вы ему напомните. Купите два больших бокала вина…

– Да-да, я поняла. Налить доверху, до краев, и хрясь! – перебила карлика-егеря Вера.

– Быстро учитесь. И помните: тот, кто любит, не завидует! Вы, кстати, давно не писали. Про меня напишите, пожалуйста, в своем новом рассказе. Мне приятно будет.

Анатолий Матвеевич спрыгнул со стула, галантно протянул Вере руку и сопроводил ее до дороги.

– Ну вот, Верочка, почти пришли. Вам только подняться по тропинке, и Вы у дороги. Мне тяжело в горку, ведь не мальчик.

– Спасибо Вам, Анатолий Матвеевич. За все спасибо!

На обочине стоял джип Марика. Он прислонился к бамперу и курил. Когда увидел Веру, выбросил сигарету и побежал к ней.

– Ты где была, Вер? – спросил он взволновано. – Замерзла? Дождь такой зарядил! Я уже второй раз сюда мотаюсь.

– Я просто заблудилась… Разве снега не было?

– Какой снег?! Говорю же, дождь как из ведра. А ты и не промокла. Ну, прыгай в машину. Все тебя заждались.

– Ну уж прям все…

– Ладно тебе злиться.

Дача встретила шашлыком и вином. Рассказ Веры о карлике-егере и браконьерах привлек всеобщее внимание. Вот только ей никто не поверил. Нет, говорят, в наших краях никакого егеря и браконьеров нет. Сказочница Вы, Вера! Но про егеря обязательно напишите и про снег в сентябре напишите непременно.

Сидели у мангала. Пили вино. Вера налила, как ее научил Леонид Матвеевич, полный бокал, выпила и посмотрела на Марика пристально.

– Соскучилась я, Маркуша. Ой как соскучилась по тебе.

Марк не ответил. Молчал долго и смотрел на нее в упор своими грустными, уставшими глазами. Потом взял гитару и запел:

«Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в степи сосна,

Словно в году весна.

Hету другой такой

Ни за какой рекой,

Hи за туманами,

Дальними странами.

В инее провода,

В сумерках города.

Вот и взошла звезда,

Чтобы светить всегда,

Чтобы гореть в метель,

Чтобы стелить постель,

Чтобы качать всю ночь

У колыбели дочь.

Вот поворот какой

Делается с рекой.

Можешь отнять покой,

Можешь махнуть рукой,

Можешь отдать долги,

Можешь любить других,

Можешь совсем уйти,

Только свети, свети!» 2 2 Ю. Визбор

Тишина спускается с третьего этажа большого деревянного дома и усаживается на левое плечо деда Анатолия. Тишина дует деду в бороду и говорит: «Ну, Толя, одни мы с тобой остались. Ан нет! Сестричка моя Меланхолия скоро приедет. Пойдем стол накрывать».

Дед Анатолий, пошаркивая вялыми, проходившими всю жизнь ногами, плетется в зал. Из серванта цвета охры он достает графинчик и пару стопочек. Дед Анатолий уныл и печален. Маятник настенных старинных часов покачивается, пытаясь порвать пустоту и одиночество деда Толи. Но это невозможно, дед Анатолий вдовец. Вспоминая это, он убирает вторую стопочку, которая предназначалась для Томочки. Она не вернется, она лежит глубоко в тесном деревянном домике, в шершавой, губчатой земле особого, ни с чем не сравнимого запаха. А какой это запах? Земля пахнет правдой и добродетелью. «А правда одна, – думает дед Анатолий – Все мы там будем». И опрокидывает стопочку наливки из смородины, которую еще недавно приготовила Тома. Маятник бесполезно плавает по пропитанной горем комнате. Для деда Толи время умерло вместе с Томочкой, по крайнее мере, настоящее и будущее. Дед Анатолий опрокидывает вторую стопочку и вот уже слышит шаги пышной Томы, которая шелестит платьем в сиреневый цветочек и входит в зал, румяная, с подносом в руках.