Карина Демина - Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки

Луна виновата.

Верно.

Именно она, огромная, отливающая желтизною, будто старым салом натертая… повисла, скособоченная, над самыми маковками елей, того и гляди сорвется, покатится, сминая и эти ели, и кусты, и статуи… и самого Гавела раздавит.

Он судорожно вздохнул и прижал к груди верную камеру.

Вот же… луна… смотрит, насмехается…

…старуха луны боялась, на полную требовала окно завесить, и в комнатушке под крышей становилось темно. Гавела эта темнота не то чтобы пугала – до сегодняшнего вечера он думал, что утратил саму эту способность – страх испытывать, скорее, он задыхался. Чуял, что пыль чердачную, с которой вел давнюю непримиримую борьбу, но проигрывал, что кисловатый запах старушечьего тела, что ароматы ее притираний… он ненавидел их, склянки-скляночки, банки и кувшинчики с узкими горлышками, в которых прятались масла и жиры, как втайне ненавидел саму старуху…

Гавел потер глаза, отгоняя сон.

Болели.

И кишки вновь жаром налились, а ведь будто бы отступила болезнь на спокойной местной работе… может, кинуть старуху? Просто уйти, сменить имя, раствориться на просторах королевства… устроиться в парк ночным сторожем… тихая жизнь… глядишь, и сладится как-нибудь.

Гавел вздохнул.

Сколько уж раз он мысленно сбегал от старухи? Неисчислимо. На деле же всякий раз что-то да останавливало. Любовь? Да нет, смешно думать… она-то всегда его ненавидела, попрекала, будто бы самим своим рождением. Гавел всю ее жизнь искорежил. Совесть? Чушь. Какая у него – крысятника – совесть? Давно уже избавился от нее… и от порядочности… и от прочих реликтов человеческой натуры…

Вздохнул и вновь глаза потер, в которых луна уже двоилась.

Ярче будто бы стала.

И ниже опустилась.

Блажь… а князя все нет и нет… пойти в лабиринт? Мало ли, вдруг заблудился, потерялся… он же ж не в себе, и оттого Гавелу волнительно… и он сделал первый робкий шажок к крылатым львам, что лежали у входа в лабиринт. Каменные звери в лунном свете выглядели до отвращения живыми.

Скалились.

– Кыш, – шепотом произнес Гавел и, вытянув шею, прислушался.

Тишина…

…кузнечики в траве стрекочут. И где-то тоскливо кричит козодой…

…ветром по спине мазнуло…

Глупо соваться… лабиринт огромный… и как в нем князя искать-то?

…и зачем?

Мало ли… безумцы всякими бывают… Гавелу ли не знать… он ведь делал репортаж о сувалковской отравительнице, которая себя ведьмою возомнила… и в богадельне бывал частенько… видел иных ее обитателей, с виду тихих, печальных даже, выглядевших случайными гостями в странном сем месте. Но это с незнания…

…и душегубы.

…и те, кто полагает себя одержимыми…

…детоубийцы, насильники…

Страшно.

С чего Гавел решил, будто бы князь не из таких? Знакомец? Но безумие выворачивает человека, выпуская на волю демонов, которые у каждого имеются…

Гавел решительно тряхнул головой и в лабиринт шагнул. Сторожевой амулетик развеивал темноту, но все же…

…жуткое место.

Кусты стрижены ровно, гладко… но все умудряются цепляться за рукава Гавеловой куртки. А он идет, прислушиваясь что к собственным шагам, что к шорохам, которых в лабиринте множество. И кажется, что кто-то крадется по Гавеловому следу.

Остановился.

Оглянулся… никого.

Темнота и поворот… и очередная статуя призраком белеет под аркой…

И снова дыхание, близкое, чужое, почти в волосы… тень мелькнула, потревожив кусты. Да и то, была ли?

Примерещилось.

Назад надобно, но… куда?

Дорожки идут, разбегаются, путаются, и стены из кустов на диво прочны… впору самому на помощь звать, но стыдно… сторож, а испугался…

Гавел присел на лавочке, которых в лабиринте имелся не один десяток. И все-то в местах романтичных, живописных… эту вот оплетал одичавший шиповник, надо полагать, оставленный исключительно потому, что видом своим вносил толику хаоса в это излишне упорядоченное пространство.

Шиповник Гавел снял.

Хорошо гляделась колючая ветка, вытянувшаяся по кованой спинке скамьи. И на металле роса гляделась испариной…

Красиво.

…за стеной кустарника, которая сразу показалась не такой уж плотной и надежной, раздался тоскливый вой.

И Гавел замер.

Сердце его застучало быстро, слишком уж громко; и он прижал ладонь к груди, мысленно уговаривая себя успокоиться.

Вой.

Подумаешь, вой… вон в Смоляницкой богадельне блаженные придумали не просто выть, а хором. И доктора сочли сие действо зело полезным и душеспасительным; нашелся даже охотник, который сумел обучить хор достославному «Вотан, храни короля!». Нумер пользовался большим успехом у окрестных сердобольных панн, а также люда любопытствующего, который платил по медню за билетик. На вырученные деньги хористам покупали яблоки, пряники и петушков. Все были довольны…

Гавел успокоился.

Почти.

И, вцепившись в камеру, решительно сунулся в кусты. Ветки переплелись плотно, кололись; но Гавел продирался, боясь лишь одного: не успеет.

Успел.

Едва не выпал на травку… надо же, к самому центру лабиринта добрался, сам того не заметив. Здесь было светло. Лоснилась низкая луна, лила белесый свет на фонтан о двух чашах и дебелую мраморную девку с кувшином.

Журчала водица, а на самом краю чаши устроился ненаследный князь. Он сидел, растопырив колени, выгнув спину горбом, и шею тянул. Черные волосы растрепались, легли покрывалом на острые плечи. Хвост обвил девкину ногу… князь же, выдохнув, вновь задрал голову к луне и испустил душераздирающий вой…

Гавел успел сделать два снимка, когда Себастьян вдруг прервался и, покачнувшись, упал…

…к счастью, не в фонтан.

Страшная судорога скрутила тело князя.

И Гавел потянулся к свистку… но не тронул. Ненаследный князь, бившийся в траве, замер… умер?

Лежит.

Ноги вытянул.

Руки тоже вытянул вдоль тела… и панталончики разодрались… нехорошо, если его вот так найдут, мертвого и в панталончиках… несерьезно это…

И Гавел выбрался из кустов.

Прислушался.

Тишина. Ну да, кузнечики, козодой и прочие ночные прелести, а вот князь по-прежнему недвижим… и лицо бледное, осунувшееся…

Гавел нерешительно тронул Себастьянову шею в надежде нащупать пульс. Шея была мокрой и скользкой, и волосы темные к ней опять же прилипли.

А вот пульс не прощупывался.

Умер…

…Гавел склонился к самому носу, вдруг да показалось, вдруг да дышит еще… не дышит. И сердце в груди, к которой Гавел, отбросив все предубеждения, прижался, молчало.

Все-таки, выходит, умер…

…а совесть Гавелова ожила, напоминая, что следовало бы сразу охрану вызвать, чтоб сопроводили несчастного до сторожки, а там бы целителя вызвали… и глядишь, не переволновался бы ненаследный князь до сердечного приступа.