Ива Эмбла - Сигюн. Королева Асгарда

– Мне это тоже дорого далось. Может быть, даже слишком дорого.

Всплеск рядом с террасой. Я приподнялась на локте:

– Ёрмунганд?

Локи встал, обернув простыню вокруг бёдер, перегнулся через перила, вглядываясь в темноту.

– Да, это он.

В набегающих волнах холодно блеснуло золотое извивающееся тело. Чешуйчатый хвост с силой хлестнул песок в полосе прибоя. Из моря вышел высокий гибкий мальчик, приблизился к Локи, медленно склонился перед ним:

– Отец…

– Как поплавал сегодня, Ёрмунганд?

– Прекрасно, отец. Море такое удивительное. Я видел рыб и кораллы, тёплые течения подхватывали меня и качали, словно в колыбели. Хищные рыбы, акулы и киты-убийцы подплывали ко мне поближе, чтобы рассмотреть меня, а увидев, кто я, поворачивались в изящном сложном танце и уплывали на почтительное расстояние или сопровождали меня, если я этого хотел. Ничего подобного нет здесь, на земле.

– Ты молодец, Ёрмунганд. Ты совершенствуешься, я вижу это, и скоро тебе не будет равных на просторах океана. А теперь иди и ложись спать. Уже поздно.

– Я хотел бы вернуться в море, отец.

– Нет, Ёрмунганд, ещё не время. Ты должен возвращаться в человеческий облик хотя бы по ночам. Поднимись ко мне.

Тихой тенью мальчик скользнул по ступеням террасы и обнял Локи.

– Я люблю тебя, Ёрмунганд, и горжусь тобой.

– Я тоже люблю тебя, отец. Госпожа Сигюн, – повернулся он ко мне, – позволь пожелать тебе доброй ночи.

Он обнимает и меня, его кожа влажная и прохладная после купания.

– Ёрмунганд скоро покинет нас ради океана, – говорит Локи тихо, когда мальчик поднимается в свою спальню. – Он рождён быть Владыкой морской стихии, и уже сейчас ему трудно преодолевать зов глубин.

Локи замолкает и задумчиво смотрит вдаль, облокотясь на перила террасы. Там, у горизонта, где уже не видна граница неба и моря, поначалу робко, а потом всё уверенней и ярче разгорается новая звезда. Я подхожу к Локи сзади, осторожно кладу голову на его плечо.

– Ты ведь уже сейчас по нему скучаешь…

Он обернулся ко мне с грустной полуулыбкой.

– Расставание неизбежно, я знал это с самого начала, – ответил он, – но никогда не можешь себе представить, насколько это будет трудно. Вначале Ёрмунганд, затем настанет очередь Фенрира.

– А Хель?

– Да, моя Хель. – Он сел на краешек постели, опустил лицо в ладони. – Она мне всех дороже, Сигюн, наверное, потому, что она была рождена первой, когда моя тоска по дому и воспоминания о тебе, оставшейся в Асгарде, были еще совсем свежими. У неё душа, открытая для сострадания. Это – тяжкий дар, особое предназначение, для многих непосильное, но не для неё.

…Мы сидим, обнявшись, под звёздным небом на берегу моря. На столе горит зажжённый светильник – маленький огонёк в беспросветной ночи. Вокруг него, неудержимо влекомый к свету, в согласном танце вьётся лёгкий сонм мотыльков. Никто в этом мире, как и в любом другом из девяти обитаемых миров, не скажет нам, что будет с нами завтра. И только иногда смутные предчувствия неизбежных испытаний сжимают моё сердце. Но у нас есть уверенность, и с нею мы встретим любой наступающий день: ни Локи, ни я, мы никогда больше не будем одиноки.

P.S. В одну из ночей я чувствую, как у меня под сердцем в тайной глубине впервые шевельнулось моё собственное дитя.

Я лежала и смотрела на спящего Локи. Он вздохнул во сне, по лицу скользнула мимолётная улыбка. Я не могу удержаться, чтобы не коснуться кончиками пальцев его губ, чтобы не шепнуть любимое имя.

Он заворочался, просыпаясь, и ещё на грани полуяви-полусна потянулся ко мне, раскрывая объятия. Я положила его руку на свой живот:

– Локи, любовь моя…

Я знаю, так не бывает. Слишком маленький срок. Но ребёнок, словно слыша мой голос и откликаясь на него, призывно толкнулся ещё раз в ладонь своего отца.

P.P.S. (Приписка, сделанная Локи.)

Я открываю глаза каждое утро и встречаю любимый взгляд. Я засыпаю каждую ночь, сжимая в своих объятьях ту, которая стала для меня дороже жизни.

Я хожу под парусом, и, когда солёные брызги летят мне в лицо, я ощущаю всю полноту жизни, слишком милостивой ко мне.

Однажды на рассвете мы поднялись в горы. Моей Сигюн трудно было бы самой совершить такое восхождение, поэтому я поднял её по воздуху, держа на руках, и показал ей, как прекрасно рождение нового дня, который скользит по склонам розовеющих гор в ещё наполненные сумраком долины. Снова была весна, мы слушали пение птиц и ощущали лёгкий ветерок, напоённый ароматами распускающихся горных цветов, а потом я лежал в высокой траве и смотрел, как она, напевая, рисует что-то, сидя перед мольбертом. И мне хотелось одного: кричать во весь голос, чтобы меня слышали безбрежные небеса: «Я счастлив!» Чего ещё желать влюблённому Богу?!

P.P.P.S. Разве что возвести свою возлюбленную на царский трон Асгарда?

Как она могла знать обо мне с такой точностью? Как сумела описать тот далёкий асгардский вечер со всеми его деталями, будто сама на нём присутствовала? Я всё больше удивляюсь мидгардской поэзии. Я прихожу сюда и читаю вслух стихи, хотя и знаю, что мой голос будет звучать в одиночестве, пока я не захлопну книгу. Я буду приходить и читать, пока не настанет срок… А там будь что будет. Столько уже всего передумано за это время, столько бессонных ночей проведено рядом в безмолвии. Я почти переселилась сюда из нашего дома. У меня здесь даже поставлен диванчик на случай, если не захочется идти обратно в спальню. На нём уютный плед и множество мягких подушек. Я подсовываю их себе под поясницу и кладу ноги на круглый пуфик. Здесь я чувствую себя уютно и спокойно. Наш малыш толкается всё чаще и всё сильнее, и я зову Локи разделить со мной мои ощущения. Он осторожно кладёт голову мне на живот. Я знаю, что он также переполнен ожиданием и любовью к нашему ещё не родившемуся ребёнку, как и я.

– Ничего, любимый, я верю, всё будет хорошо.

Он кивает, шумно вздыхая, и снова кладёт голову рядом со мной. Я обнимаю его за шею, открывая наугад ещё одну книгу. Я могу читать ему с любой страницы – и всё это будет про нас.

Открывается дверь, ведущая из дома. Неслышными шагами подходит Хель, садится возле меня:

– Госпожа Сигюн, почему ты читаешь стихи лошади? И почему эта лошадь плачет?

– Плачет?..

Я обеими руками пытаюсь развернуть к себе голову лошади, но она не поддаётся, отворачивается от меня, чтобы скрыть слёзы, катящиеся из изумрудно-зелёных глаз. Я зарываюсь обеими руками в чёрную густую гриву, прижимаюсь к вороной шее. Лошадь тяжело и напряжённо дышит, мягко отстраняется от меня, поднимается на ноги, начинает медленной рысью кружить по деревянной пристройке, которую мы соорудили вплотную к нашему дому, когда всё это началось.