Лианна Гейл - Восемнадцать Безбожных лет

И всё это она сделает, только бы её оставили в покое.

Поняв, что означает остекленевший, прикованный к горизонту взгляд дочери, барон молча удалился.

«Это очень плохая идея» – подумал он опять.

– Это верное решение, мой господин, – вспомнил Горвей слова Арахта. Маг явился в его покои, и своим предложением заставил Горвея метаться из угла в угол, словно безумному.

– А если кто-нибудь узнает о том, кто она? Что тогда? Здесь мы можем её защитить. Почему нельзя отправиться в Божий Храм перед самым её совершеннолетием?

– Потому что она тает, хозяин.

– О чём ты? – вдруг весь похолодел Горвей. Он не замечал в дочери никаких признаков болезни. Но вдруг она больна?

– Лианне одиноко. Всю жизнь она провела здесь, взаперти, вдалеке от людей. Она не видела мира, но в книгах родилось её желание увидеть свет. Она не доживёт до восемнадцати лет, если ты не дашь ей увидеть её мир.

– Она увидит мир таким, каким его не видим даже мы! – возразил раздражённо барон. – С вышины неба она станет взирать на землю, оттуда она изучит каждый краешек земли, каждый камень. На это у неё будет пятьсот лет, неужели ты не можешь объяснить ей этого?

– Она всё понимает, господин. И она не просит свободы. Но я клянусь тебе, если ты продолжишь держать её в клетке – можешь проститься со своей мечтой, быть отцом Бога Войны.

Барон молча остановился, глядя куда-то в сторону. Сердце неприятно стучало по рёбрам, отбивая беспокойство и недовольство. Арахт осторожно добавил:

– Она потеряет рассудок, если ты не вмешаешься.

Тогда Горвей взглянул на него с недоверием и злостью. Потеряет рассудок? О чём говорит этот ветхий, выживший из ума стрик? Он дал дочери то детство, которого не было и у него! Он никогда не избивал её и не унижал, она жила в достатке, окружённая слугами и учителями. И главное, у неё был отец, которым она могла гордиться и которого не ненавидела! Или всё же ненавидела?..

Он очень часто задавался себе этим болезненным, таким важным вопросом. Что если, дочь всё же ненавидит его? Но каждый раз этот вопрос разбивался об восстающую в сознанию стену – «она лишь инструмент к моей цели, остальное не имеет значения».

Да, ничто не имело значения, кроме золочёной короны, которая с каждым днём виделась ему всё яснее. Старый король умирал. Горвей поразился тому, как совпадал этот срок со временем восхождения Лианны. Не иначе как сама судьба подсказывала ему, что вот он, шанс!

Но если Лия потеряет рассудок…

Прозрачный, ничего не выражающий взгляд, полное беспристрастие и безразличие дочери даже не встревожили, а напугали Горвея! Она и правда, как говорил Арахт, выглядела так, будто её разум начинал таять. И он надеялся, что ещё не поздно. Она почти не разговаривала, реагировала на всё вяло или вообще не реагировала, слушала со скукой, мало ела. Только после разговора с ней барон припомнил всё это. Неужели, он всё же был точно таким же, как его собственный отец?..

И всё же он никак не мог понять – почему? Он дал ей семью, дал дом, друзей, учителя, слуг, которые подчинялись ей во всём. Он подарил ей пажа, с которым она могла делать всё что угодно. Почему же его дочь сходила с ума?.. Горвей не видел всего ужаса её существования. Он и не подозревал об этом, теряясь в догадках. Лишённая материнской ласки, имея отца, который растит тебя только с одной целью, который ждёт от тебя только одного, Лианна постоянно находилась в нервном, настороженном состоянии. С друзьями, которым велено было с ней дружить, окружённая слугами и селянами, чьей любви она в глубине души страстно желала, но которой никак не могла, да и не пыталась уже добиться, не имеющая понятия о добре и зле, Лианна не понимала, где кончается её власть над людьми и начинается жестокость к ним. С самого детства, огороженная от всех, особенно от женщин, она не представляла, как подобает вести себя девушке, поэтому представляла какую-то немыслимую пародию – горделивого молодого лорда в теле прекрасной девы. Лишённая возможности хоть кому-то открывать свои мысли, она уже даже и не думала о том, что такое возможно. Она не представляла, что такое ласка. Ни одна собака или кошка не решались подойти к ней близко, зная, что от этой стремительной госпожи можно ожидать чего угодно, и пинка, и крика. Отец и Арахт ни на секунду не позволяли ей забыть, для чего она рождена. Кто знает, если бы она не была вынуждена всё время держать голову гордо поднятой, презрительно глядеть на окружающих её людей, быть непоколебимой и суровой – кто знает, какой бы она стала.

На секунду Горвей задумался. Что если бы он не отгородил Лию от мира? Что если бы он позволил ей расти среди сверстников, окружённой женской заботой и теплом? Если бы оставил ей хотя бы няню, чтобы та ухаживала за девочкой? Неужели та бы выдала секрет своей возлюбленной госпожи? И вдруг барону представилась странно сладостная картина: он сидит перед камином, отдыхая, а в комнату вдруг вбегает Лианна, малышка, в красивом платье, с распущенными, рыжими волосами. Она смеётся, забирается к нему на колени и обнимает его, повторяя: «Папа! Я так рада, что ты вернулся!»

И барон улыбается, гладя её по пушистым завиткам волос, любуясь лучистым лицом дочери. Она без умолку щебечет. Милая картина…

Но тут перед ним вновь, словно призрак, встала его нынешняя дочь, их встреча, её жесткая поза, её безучастный взгляд и начинающий шуршать, словно у Арахта, голос. Барона пробрала внезапная дрожь. И это была его дочь? Но не это ли была его цель? Сильная и непоколебимая, беспрекословно подчиняющаяся? Чего же ты ждал, Горвей? Мягкая, податливая глина в твоих жёстких руках стала подобна стали. Лия теперь больше напоминала скалу, на которой стоял замок – неподвижную, бесстрастную, каменную. Из прежнего ребёнка в ней остались только рыжие волосы, да метка на спине, которая из неясного, красного пятна превратилась в потрясающей красоты узор, испещрённый линиями и знаками, завитками и символами. Плащом метка скатывалась по плечам девушки, падая до самого крестца. Иногда борон со смешанным чувством горького смеха и страха думал, что не заметь оборванец-тюремщик этого пятна, Лианну ждала бы совсем другая, короткая судьба. Нового Бога утопили бы в канаве у стены. Но вот если бы её не убили… В конце концов, она бы попала в Божьим Монахам, была бы воспитана ими совсем в другом месте, в других традициях, с другими целями. Какой бы она была? Слабовольной? Умиротворённой? Жалкой или стала бы воплощением чистоты и добродетели? Какой?

Горвей с раздражением встряхнул головой. Лия родилась в его темницах не просто так. Сама Судьба распорядилась таким образом, и было бы глупо отказываться от подобного подарка.

Размышляя, он вышел на балкон, откуда был виден внутренний двор. Осенние дожди превратили его в грязевую лужу, где нельзя было пройти, не замарав сапог до самой щиколотки. Хлюпая, по двору шагали слуги, вёл лошадь конюх, иногда пробегали поджарые, худые дворняги. Начальник стражи развлекался, заставляя юнцов нападать на себя. Все они отлетали, словно щенки, от второго-третьего удара. Торос, даже не надевший кольчуги, притворно-яростно бранился, называя мальчишек остолопами и калеками.