Лианна Гейл - Восемнадцать Безбожных лет

Кроме неприязни к женитьбе, барон, ко всему прочему, сам по себе не выносил женщин.

«Они как глупый скот, только толку от них ещё меньше» – думал всегда он, с неприязнью глядя на дам, прогуливающихся по залам на пирах и приёмах, где ему было необходимо появляться, как одному из Тридцати баронов, каждому из которых были пожалованы замок, земли и люди, чтобы управлять ими и оберегать. Любой из этих баронов мог сделаться королём, поэтому пренебрегать приёмами было никак нельзя, но слушать этот визгливый, непрекращающийся лепет, глупые разговоры и неуместный смех! Каждый раз Горвей с негодованием думал, как этих куриц вообще пускают в зал, где восседает король! Вот если сам барон Горвей сделался бы королём…

От сладостных мыслей по его губам проскользнула улыбка. О, как он мечтал об этом, должно быть, это и была его единственная мечта! Король был стар, и уже начинал выбирать себе преемника из своих Тридцати баронов. Никогда в их стране дети короля не получали престол просто по наследству, разве что они были действительно этого достойны. Лишь выслужившись, получив титул одного их Тридцати баронов, наследник мог рассчитывать на власть отца. Только так. Но среди баронов не было детей короля. Его дочери уже все вышли замуж, сын был ещё совсем ребёнком, и Горвей чувствовал, что у него есть все шансы получить желанную им власть. Никто пока не смел заговаривать об этом, но честолюбивые мысли рождались далеко не у него одного…

Барон знал, что находится среди фаворитов короля, но были там и другие кандидаты. Он испытывал жалкую беспомощность, чувство, несвойственное ему. Чтобы быть достойным власти, он решил очистить свой город от сброда, заполнив тюрьмы и темницы до отказа. Но, почему-то, в город сразу нахлынула волна оборванцев, с которой он был не в силах справиться. Проклиная всех их, Горвей казнил воров и разбойников, надеясь, что это заставит остальных убраться, но они будто объявили ему войну! То и дело до него доходили новости о новых нападениях на жителей, об ограблениях, изнасилованиях и убийствах. Разорялись фермы, вырезались целые семьи. Город и окрестности заполонили сироты, бродяги и куртизанки. Бросая на эту борьбу всю свою ярость и власть, Горвей уже начинал чувствовать, как тают его силы, как опускаются руки и как его накрывает волна беспомощности. Другие бароны уже посмеивались, глядя на его безнадёжные потуги справиться с этой бедой.

«Хороший король, который даже со своими владениями справиться не может»

Слыша усмешки, Горвей мрачнел всё больше. Если бы у него была достаточная власть или армия, он бы, после смерти короля, пошёл на других баронов войной и отбил у них трон. Но он и сам чувствовал, что неприязнь к нему объединит остальных, и его просто раздавят. Бессилие делало его мрачным, желчным и злым. Ему хотелось выплеснуть свою жестокость.

Да ко всему прочему ещё и Ночь Бури. Она не предвещала для него ничего хорошего. Восемнадцать Безбожных лет! И это ещё при жизни старого Бога его город заполонили бандиты и потаскухи! А дальше, когда некому будет отвечать на молитвы, что будет дальше? От этой мысли барон ещё больше нахмурился, вглядываясь в искристый огонь. У него в голове вдруг всплыла страшная, пугающая мысль, заставившая невольно вздрогнуть: «Это конец»

Он не сразу услышал осторожный голос слуги, в страхе остановившегося у двери. Все боялись барона, когда он был в таком настроении.

– Что? – злобно, не оборачиваясь, переспросил Горвей, досадливо кривя губы. Он не хотел никого сегодня видеть. Чертова Ночь Бури рождала в голове слишком много мыслей, и всё надо было обдумать.

– Там пришёл тюремщик, господин, – промямлил слуга.

– Зачем ещё?

– Говорит, что ему непременно нужно что-то вам сообщить. Что это очень важно.

– Почему ты не прогнал его? – барон холодно посмотрел на слугу. Тот весь озяб под этим взглядом.

– Я прогнал, но он упёрся, встал, как вкопанный, всё бормотал про проклятую ночь, проклятую бабу и вообще всё проклинал. Господин, всё, что случается в такую ночь, – он затих, голос его вдруг сломался, – всё в такую ночь может оказаться важным…

Барон устало откинулся в кресле и бросил с досадой через плечо:

– Ладно, зови его сюда.

Слуга вылетел вон. Горвей же продолжил сидеть у очага, в красках представляя, как четвертовал бы и тюремщика с его неотложным делом, и бестолкового слугу, и всех двадцать девять баронов, с их насмешками в его адрес! Будь только его воля!..

– Мой господин, – донёсся немного взволнованный, грубый голос. Горвей обернулся, взглянув на уродливого человека, сгрудившегося у двери. Весь он был будто перекошен набок, неуклюж и грязен. Барона передёрнуло от отвращения.

– Зачем ты явился? Кто позволил тебе оставить пост?

– Я, господин, ну… Знаете, – его нескладная, запинающаяся речь выводила барона из себя. Изо всех сил он сдерживал нарастающий гнев. Ему сейчас хотелось думать о своём, а не выслушивать лепет этого никчёмного, грязного оборванца!

– Там у нас такое дело, господин. Одна из этих, как их там, куртизанок, она, хозяин, вроде как разрешилась.

– Что? – Горвей уже потихоньку начинал возвращаться к своим размышлениям, перестав слушать невнятный говор.

– Ну это, как бишь его там, родила дитё, – неловко переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на богатое убранство зала, ответил тюремщик. Ему, уже привыкшему к своим холодным, сырым темницам, было тут неуютно и жутковато, как уличному псу в доме. Барон же, злясь, что его отвлекают по всяким пустякам, выпалил:

– И что теперь? Утопите. И не смей больше беспокоить меня.

Тюремщик испуганно закивал, боясь гнева своего господина и начал быстро и задыхаясь бормотать:

– И правильно это, хозяин! Очень правильно! Другие заключённые волнуются из-за криков этого ублюдка. Да и он, похоже, больной какой-то…

– Кто? – не понимая, почему этот невыносимый человек ещё здесь, зачем-то переспросил Горвей.

– Ребёнок. У него во всю спину какое-то огромное, родимое пятно. Уродливое, как шрам. Бог знает, что это может быть за зараза! Мать пыталась спрятать его, но я то успел заметить. Точно больной! Правильно, лучше уж утопить…

Но барон не стал слушать дальше его бормотание и грубый лепет. Он даже не понял, что его ум споткнулся на словах тюремщика. В его голове, словно вспышка, вдруг возникла смутная догадка. И он вдруг вцепился в эту догадку, словно коршун в добычу.

«Бог знает что».

Да быть этого не может. И эта мысль, как что-то мимолётное, как ветерок, начало нарастать в сознании. Горвей даже не следил за этой мыслью, и она кружилась в мозгу барона, завихряясь и танцуя, увлекая все остальные мысли куда-то глубоко в подсознание, где зрела идея.

Быть того не может! Сегодня ночью умер старый Бог, барон это точно знал, ведь в его город уже несколько дней назад прибыли монахи, которые собрали всех беременных женщин в Божий храм, в надежде, что сумеют узреть рождение нового Бога. Не может же быть, чтобы божественное дитя родилось у…