Ирина Лакина - Когда зацветет абелия

Не знаю, сколько я брела по этому лесу, но когда на горизонте забрезжил рассвет, я поняла, что силы мои иссякли, и опустилась на мягкий мох у подножия высокого дуба, приклонила к стволу голову и уснула богатырским сном. Где-то далеко выли волки, но мне уже было совершенно все равно – сожрут ли меня эти твари или я умру от голода и жажды в этом бесконечном дремучем лесу. Засыпала я с надеждой, что все это лишь мой ночной кошмар, который развеется, когда солнечные лучи постучат в окно моей съемной студии (которую я любовно называла зэгэтэшкой) на последнем этаже малосемейки.

Очнулась я от того, что чья-то рука теребила меня за плечо. Открыв глаза, я обнаружила, что лес по-прежнему был на месте.

– Ян, посмотри! Это же госпожа Федерика, дочка графа Лоренцо! – над ухом прозвучал полный удивления и неподдельного восторга грубый женский голос. – Точно она, зуб даю! Погляди, как выросла!

– Что? – промямлила я, продирая заспанные глаза и пытаясь рассмотреть того самого Яна и женщину, обладательницу зычного тембра. – Какая еще Федерика? Меня зовут Феодора. И я знать не знаю никакого графа Лоренцо! Где я?

«И что за странный говор у этих двоих? – пронеслось в голове. – Похоже на испанский или итальянский. Как я их понимаю? Ладно еще понимаю их речь, но я сама только что им ответила. Чудеса в решете!»

Мне, наконец, удалось полностью открыть глаза, и я едва сдержалась, чтобы не закричать от испуга. На меня смотрели двое весьма странных людей. На женщине было длинное засаленное платье до пят, пошитое то ли из мешковины, то ли из какой другой дешевой материи, поверх которого был повязан видавший виды фартук с жирными пятнами масла. На голове у нее красовался чепец, призванный сдерживать рыжие вьющиеся волосы, которые выбивались из-под него и лезли грузной даме в глаза. Лицо у мадам было грязно-серое от пыли. Такого же цвета была ее рука, которая продолжала лежать на моем плече. Захотелось немедленно сбросить ее и вообще – держаться от неизвестной тетки подальше, ибо ко всему прочему у нее жутко воняло изо рта. Я поднесла к лицу руку, чтобы хоть как-то перекрыть зловоние.

Мужчина выглядел не лучше, хотя и был моложе своей спутницы лет на пятнадцать. Он напоминал бурлака с картины Репина – с длинной рыжей бородой, грязными взъерошенными волосами, в заштопанной рубахе и коротких облегающих штанах до колен, которые открывали взору его мощные икры, покрытые курчавой рыжей растительностью. Этот Ян таращился на меня как баран на новые ворота, демонстрируя поистине зловещую улыбку, которой недоставало как минимум половины зубов, остальные же были такого желто-коричневого цвета, что от одного их вида я была готова упасть в обморок. Короче, не мужик, а мечта дантиста.

«Бомжи», – выдал решение мой воспаленный мозг.

– Матушка, она говорит, что ее зовут Феодора, – повторил мои слова мужлан.

– Да ты посмотри на нее – в монашеской рясе, которую ей, наверное, не меняли со дня пропажи, и каких-то черных изношенных башмаках да драных чулках, грязная, худая и напуганная. Ее наверняка держали в плену эти изверги-иезуиты! Может быть, даже пытали. Вот бедняжка и повредилась умом. – Тетка деловито покрутила пальцем у виска, чем вызвала во мне жгучее желание треснуть ей по макушке. – Сколько лет уж ищет ее отец? За такой срок можно и свихнуться, милок.

Я поморщилась, слушая душещипательный рассказ бомжихи, и смерила ее презрительным взглядом. Но она ничуть не смутилась.

– Никакая ты не Феодора, душенька! Ты Фе-де-ри-ка, графиня Конте. Дочь графа Лоренцо, владельца этого леса и болота. И полей за лесом.

«Конте… Лоренцо… Федерика… – подумала я, – точно Испания или Италия».

– Черт-те что и сбоку бантик, – резюмировала я откровение тетки, а затем поднялась и осмотрелась, ища глазами тропу, по которой пришли эти двое, – толку от вас ноль. Нужно самой выбираться.

– Матушка, а граф выдаст нам награду за госпожу Федерику? – поинтересовался Ян.

– Выдаст, выдаст. А потом догонит и добавит. С чего ему нам награды выдавать? Сборщик налогов который месяц обивает порог замка, а все же не смог добиться от графа ни единого луидора. Того и гляди пошлет за королевской гвардией, чтобы бросить графа в долговую яму.

Я старалась не слушать бредни странной парочки, которая, судя по всему, была немного не в себе, и, заприметив тропинку, зашагала к ней. Наверняка она выведет меня если не на окраину города, то по крайней мере я окажусь в каком-нибудь населенном пункте.

В голове крутились вопросы. Как я тут очутилась? Почему мне вдруг стали велики джинсы и балахон? Что со мной сделала Бабка-Яга и ее скоморох? Оглушили или опоили чем-то? Куда они меня вывезли? А главное, как они умудрились вывезти меня в Европу? Откуда я знаю этот язык? И где все это время носило Катерину? Ух, и огребет же она у меня по полной программе за это представление!

За спиной слышалось шушуканье сына и матери. Они шли за мной по пятам, и как бы я ни старалась отдалиться, ужасный запах от их пропитанных потом и грязью одежд доносился до меня, заставляя желудок сворачиваться в трубочку и протяжно урчать, грозя приступом рвоты.

Неожиданно в мыслях проскочил еще один, казалось бы, совсем не важный, вопрос. Проскочил быстро, почти незаметно на фоне остальных проблем, терзавших мое сознание, но мне вдруг показалось, что именно в ответе на этот вопрос и кроется разгадка моей головоломки.

Меня внезапно осенило, что из дому я выходила тепло одетая и в начале апреля, когда снег еще не до конца сошел и по ночам продолжаются заморозки. А сейчас мне невыносимо жарко в моем шерстяном балахоне и теплых ботинках. И я уже не могу списать это на бег по ночному лесу.

Мои ленивые шаги с трудом можно назвать бегом. Да и наряды парочки бомжей куда больше по погоде, нежели мой. Я резко остановилась и повернулась к ним лицом.

– Какой сегодня день?

Мой пытливый взгляд просверливал на их поросших пылью лицах дырки, но вопрос, судя по реакции тетки, был воспринят сочувственно, поскольку вполне себе вписывался в их концепцию о потери мной памяти вследствие иезуитских пыток.

– Конечно-конечно, моя дорогая госпожа Федерика, – запричитала женщина, покачивая головой, – как я сразу не подумала, что вы за столько лет потеряли счет времени. Сегодня первое июня 1678 года от Рождества Христова. А вчера – о, если бы вы только вспомнили! – вчера ведь были ваши именины. Восемнадцать лет уже, как госпожа Антония произвела вас на свет. Да упокоит Господь ее душу.

Тетка быстро перекрестилась и прошептала что-то себе под нос. У меня же челюсть отвисла от ее заявления. Кто-то один из нас совершенно точно свихнулся. Смею надеяться, что это не я. Иначе… Что будет иначе, я не могла сформулировать, ибо пребывала в глубочайшем недоумении.