Ирина Лакина - Когда зацветет абелия

Если судить по температуре воздуха и обилию зелени вокруг, я действительно каким-то образом перенеслась в лето. Списать это на климатический катаклизм язык как-то не поворачивался. Если только «наши западные партнеры» не изобрели климатическое оружие и не решили, что пришла пора его испытать.

– Уважаемая, – начала я деловым тоном, подбоченившись и горделиво задрав подбородок, – я не знаю никакой Антонии, мою матушку звали Нина, и вы мне сильно льстите, называя меня восемнадцатилетней девушкой. Мне уже далеко за тридцать, неужели не видно?

– Господь с вами, госпожа Федерика. Вы юны и прекрасны, как цветок лилии! До чего же довели вас эти монахи! Креста на них нет, хотя и запечатали себя в монастырских кельях… Вот, – тетка запустила свою грязную лапищу в широкий карман и достала оттуда до блеска отполированную большую железную ложку наподобие половника, – полюбуйтесь на себя. Это у меня вместо зеркала. Сынок сделал. – Тетка повернула голову к мужлану и с любовью посмотрела на него. На лице у «сынка» растянулась довольная улыбка.

Я отмахнулась от ложки, как от назойливой мухи, повернулась и зашагала по тропинке дальше. Буробит черт-те что. Юна, прекрасна, лилия какая-то. Это я-то? Еще и половник в лицо сует. Ну и бред. Тетка точно пьяная. Неспроста от нее несет, как от помойки.

Впереди показалось поле, поросшее то ли рожью, то ли пшеницей. Голова шла кругом. Откуда взялся этот дремучий лес, да еще и злачные поля?

– Госпожа Федерика! Да погодите же вы! – причитала за спиной противная бабенка, которая никак не хотела отвязаться от меня. – Позвольте, мы с моим увальнем Яном-конюхом проводим вас до замка! Я боюсь, как бы вы дорогу не запамятовали и опять не заблудились!

– Оставьте меня в покое, гражданка! Я сейчас с ума сойду! – крикнула я, не оборачиваясь.

– Что это такое – гражданка? – спросил Ян у мамаши.

– Не знаю, может, ругательство какое иноземное. Не видишь, что ли, госпожа Фике головой повредилась, – ответила тетка, ничуть не смущаясь того, что я все слышу. Я лишь презрительно фыркнула, решив не связываться с этими маргиналами.

Спустя несколько минут я была вынуждена остановиться прямо посреди поля. Спустившись с холма, на котором, как оказалось, и рос дремучий лес, я увидела вдалеке, за линией полей, скалистый берег, на одном из утесов которого возвышался величественный замок.

От полей замок отделял старый подъемный бревенчатый мост с огромными проржавевшими цепями, по краям которого спокойно разгуливали гуси и куры. Фасад замка порос мхом и плющом и оттого казался каким-то плюшевым. По углам высились дозорные башни со смотровыми площадками. Чуть правее виднелась колокольня церкви и длинная улица с низенькими домиками с черепичными крышами.

– Это еще что такое? – ошеломленно спросила я, обернувшись к своим преследователям.

– Как что? – улыбнулась тетка. – Замок Конте и деревня.

– Какая еще деревня?

– Деревня, в которой живут крестьяне вашего отца, графа Лоренцо, его верные вилланы.

– Дайте сюда половник… тьфу, ложку эту, – рявкнула я, изо всех сил пытаясь осмыслить услышанное.

– Пожалуйста.

Женщина обтерла ложку подолом своего платья и протянула ее мне. Я зажмурилась, мысленно готовясь к самому худшему. И правильно сделала. Когда я открыла глаза, на меня смотрело незнакомое лицо, смутно напоминавшее меня в молодости, – юная и прекрасная, как лилия, госпожа Федерика, графиня Конте с фарфоровой кожей и нежным румянцем, золотисто-карими глазами и аккуратными пухлыми губами. Из-под капюшона балахона виднелись длинные локоны цвета сусального золота.

Я открыла в изумлении рот, не веря своим глазам.

– О боже! – прошептала я, не в силах отвести взгляда от своего немного искаженного, но, несмотря на это, столь прекрасного изображения.

– Госпожа, что с вами? Вы в порядке? – испуганно проблеяла тетка.

– Кто это? – дрожащим голосом спросила я.

– Как кто? Это же вы! Поверить не могу. Неужели вам за десять лет ни разу не дали посмотреть на себя в зеркало? Ох и донесу я на этих монахов нашему пастору! Он пожалуется архиепископу, а тот задаст этим извергам трепку. Ох и задаст!

Для пущей убедительности женщина грозно сдвинула брови и потрясла в воздухе кулаком. У меня же в голове заварилась настоящая каша. И вдруг, в какой-то момент, озарение снизошло на мой воспаленный разум. В памяти всплыли последние слова ведьмы Ванды: «Съешь леденец и перенесешься на тринадцать лет назад…» Перенеслась. Только не на тринадцать лет, а на несколько веков! Промахнулась чертова гадалка, чтоб ей пусто было! Еще как промахнулась!

– Чудо! Это просто чудо! Да еще и в такой день! – где-то совсем рядом раздался старческий мужской голос. – Поверить не могу!

Я открыла глаза и уставилась на выцветший каменный потолок, когда-то расписанный яркими фресками.

После моего последнего открытия мозг решительно отказался воспринимать новую информацию и отправил меня в благословенный обморок. Очнулась я в большой прохладной комнате на деревянной кровати с соломенным матрацем, сквозь обшивку которого мне в тело врезались острые концы засохших травинок. Через широкое окно с резными ставнями в комнату проникал дневной свет. На стенах висели старые гобелены, а от потушенных недавно свечей исходил запах дыма и воска.

Разумного объяснения всему происходящему я найти не могла. Или у меня развилась особо опасная форма шизофрении, или я действительно каким-то боком проскочила по тому коридору времени, о котором говорила гадалка. В обоих случаях кричать и топать ногами, попутно обвиняя каждого встречного-поперечного в скудоумии, – только себе вредить. Поэтому я решила плыть по течению и поменьше болтать. Глядишь, так в себя и приду, рано или поздно проснувшись в родимой зэгэтэшке.

– Федерика, моя нежная дочь! – надо мной склонилось доброе морщинистое лицо мужчины, глаза которого увлажнили слезы радости. – Моя маленькая Фике! Сколько слез я пролил, оплакивая тебя, сколько ботинок истоптал, прочесывая окрестности, сколько свечей пожег, вымаливая тебя у Господа!

Напудренный парик на его голове съехал набок, а на высоком воротнике-жабо красовалось красное пятно от вина. В нос ударил кислый запах браги. Мой новый папенька, очевидно, любил приложиться к бочке с бордо или каберне. Одет граф был немногим лучше своих крестьян. Разве что одежда была выстирана.

Я опустила взгляд ниже, на свое тело. С меня сняли балахон и чулки и нарядили в светлую сорочку до пят с зашнурованным вырезом на груди. Изрядно похудевшую талию стиснули плотным корсажем из выдубленной кожи какого-то парнокопытного животного.

В корсаже было жарко, зато он приподнял мою грудь, которая теперь весьма аппетитно выступала под одеждой.