Карина Демина - Дом последней надежды

И паренек стоял. Ждал. Пританцовывал от нетерпения: в его сумке была не одна дюжина таких вот зачарованных на крови кошельков, открыть которые могли лишь те, кому деньги были предназначены.

Я высыпала монеты на тарелку и молча протянула кошель мальчишке.

– Есть хочешь? – спросила, глядя на горсть серебра, которую мне предстояло использовать наилучшим способом. Знать бы еще каким.

– Есть? – Он нахмурился.

– Лепешки. И вяленое мясо. Будешь?

Гордость в нем боролась с голодом. У Наместника, полагаю, хорошо кормили, но мальчишка пребывал в том возрасте, когда съеденное переваривалось быстро.

– Постой здесь. – Я развернулась и направилась к дому.

– Госпожа! А… а деньги?

– Ты же присмотришь за ними?

Я надеюсь, ибо не хотелось бы заниматься поиском монет в чужих карманах. Впрочем, памятью Иоко обладала отменной, а монет было не так много, чтобы исчезновение нескольких осталось незамеченным.

Я вернулась с хлебом и мясом, которые протянула гонцу:

– На. И не трогай больше кошку, а то вдруг и вправду бакэнеко?

Деньги мальчишка не тронул.

И настроение поднялось. Я передала чашу с серебром Шину, которая глянула на меня как-то… странно?

– Вы уверены, госпожа?

Я пожала плечами.

– Ваша матушка… посетит нас сегодня. – Шину тронула монетки пальцем и протянула чашу мне. – И возможно, будет недовольна…

И вновь я чего-то не знаю.

Не помню… и хорошо, что колдунов и одержимых здесь не сжигают. Это я уже успела выяснить.

– Возьми. Нам они нужнее.

Если я правильно помню, то матушка Иоко отнюдь не бедствует. У нее огромный дом, слуги и отцовские драгоценности, которых он делал очень много, не говоря уже о таком наследстве, как ковры, шелка и банальнейшие двадцать три тысячи золотых монет.

Монеты Иоко помнит.

Она помогала пересчитывать их, укладывая ровными рядами в специальные шкатулки. В одну помещалось ровно две тысячи монет. И седовласый поверенный пробегался пальцами по ребрам, то ли пересчитывая за Иоко, то ли просто наслаждаясь этим прикосновением. Он, облаченный в стеганый халат старого кроя, казался обыкновенным, этот старик, на чьем поясе висело семь печатей, а шапку украшал нефритовый шар.

И матушка старалась быть с ним любезной.

А он на нее не смотрел. И на меня не смотрел. На золото только. И мутноватые глаза его оживали.

«Драконий выблядок», – сплюнула мать, когда старик переступил порог. И Иоко показалось, что она услышала такой ехидный смех…

Нет, матушке денег хватило бы до конца ее дней.

Но почему лишь матушке?

Плохо не знать законов. Очень плохо. Я пыталась вспомнить те свитки, которые Иоко читала. В них ведь должно было быть хоть что-то по правам наследования? Ведь вопрос весьма и весьма актуальный…

Я не успела.

Ее принесли в паланкине.

И высокий слуга с трещоткой шагал впереди, распугивая уличных мальчишек и голубей. Впрочем, на нашей улочке ни тех ни других не водилось, а потому голос его:

– Дорогу госпоже! – лишь беспокоил соседей.

Паланкин внесли во двор и бережно поставили на террасу. Скользнул в сторону шелковый полог, расшитый вишней… кажется, новый, во всяком случае, Иоко такого не помнила. Ступила на доски махонькая ножка в зеленом башмачке. И слуга поспешил подать руку, не позабыв набросить на нее черный кусок материи.

Матушка Иоко некогда была красива.

Она в совершенстве владела искусством рисования лица и теперь, спустя годы, лишь преуспела в нем. И наверное, по местным меркам, это было красиво. Я же видела перед собой не лицо, но маску. Белоснежную. Ровную.

Ни одна морщинка не смела портить этой лакированной глади. Высокая прическа – подозреваю, искусственного происхождения – радовала глаз обилием украшений.

И Иоко стало… неудобно?

Цубуши-шимадо пристало носить юным девушкам, но отнюдь не дамам, разменявшим сорок весен, чересчур уж игриво и…

Три гребня-куши, шнуры из золотых нитей и полупрозрачные низки бисера, которые поблескивали и переливались при каждом движении головы. Заколки-канзаси из шелковых лент. Всего этого слишком уж много. В этом великолепии лицо ее кажется маленьким. А красный рот и вовсе точка. Глаза где-то теряются. А вот брови – две нарисованные точки у самой линии волос. Идеальные по форме, но… смешные? Именно. Я поняла, что та часть меня, которая все еще была далека от этого мира, готова расхохотаться, а это было бы невежливо. И потому я позволила Иоко сгорбиться, глядя на собственные ботинки. Или вот на кимоно смотреть можно. Красивое. Темно-зеленое и украшенное расшитыми гербами.

– Ты стала выглядеть еще хуже, чем раньше, – сказала матушка, окончательно убив во мне надежду на то, что встреча пройдет мирно.

– И я тоже рада тебя видеть, матушка…

А ведь я уже месяц здесь.

И болела тяжело, о чем наверняка сообщили, только матушка не соизволила навестить меня ни во время болезни, ни после выздоровления.

Дом этот, который рассыпался на глазах.

И пустые кладовые.

Исчезнувшие деньги… что ж, у меня набралось много вопросов.

– И манеры по-прежнему оставляют желать лучшего… я устала, – капризно произнесла она, раскрывая темный веер, расписанный той же вишней. – Пусть твои девки подадут чай…

– Они не девки.

– А кто? Такие же неудачницы, как ты сама. Боги, я должна была родить мальчика. Я верила, что рожу сына, и все говорили, что будет именно так, но, наверное, духи-уно подменили младенца в утробе. Мне действительно не следовало смотреться в то зеркало… старуха предупреждала…

Матушка чувствовала себя… как дома?

Нет, пожалуй, я в этом доме не позволяю себе подобного поведения.

– Еще не разродилась? – поинтересовалась она, ткнув пальцем в живот Юкико. – Тебе не следовало принимать ее, все-таки какая-никакая репутация оставалась… а эта до сих пор ведет себя непотребным образом?

– Зачем ты пришла?

Я встала перед матушкой, не позволив ей войти в покои Кэед. Та бы вряд ли стала молчать, а ссора… я еще не поняла, во что обошлась бы нам эта ссора.

Правда, с каждым словом я все яснее понимала: конфликта не избежать.

– Ты их разбаловала. – Матушка пропустила мои слова мимо. – И сама… сын всенепременно позаботился бы о бедной матери… но ты… мое величайшее разочарование… не особо красива, не слишком умна…

– Но выкуп ты за меня взяла неплохой.

Я наступила на горло ярости.

Не сейчас.

Матушка лишь отмахнулась:

– Ты могла бы получить много больше, если бы хватило ума повлиять на мужа…

На того уверенного в своей правоте ублюдка? Дышать надо. Глубоко и спокойно, вспоминая темную гладь ручья.

– …но ты оказалась слишком слаба, беспомощна и к тому же пуста… позор на мою голову! – Она коснулась прически тонким пальцем, который сперва показался мне неправдоподобно длинным, но память Иоко подсказала, что дело не в пальце, а в накладках для ногтей. Длинные. Тонкие. Изящные. Расписанные то ли цветами, то ли змеями… как и шпильки в ее волосах.