Яна Вовк - Аферист и карьерист

– А как же поручик? Зачем Ольшанского столько за нос водила?

– Поделом ему. Мы поссорились с поручиком навсегда!

– И это в прощеное воскресенье.

Уловив насмешку в голосе кузины, Маша сощурилась:

– А чем не жених граф Радневский?

– Ты его не любишь.

– А ты любила Топорина, когда шла за него?

– Я не шла – меня отдали, – отсекла Ольга и вдруг с чувством добавила: – Если б я могла хоть что-то изменить… не тогда – так теперь!

Маша кусала губы – граф, очевидно, забыл, куда направлялся. Какой-то господин перехватил Фёдора Александровича и не давал ему достигнуть берёз, под которыми нервничала Любовь Васильевна.

– Маму, небось, трясёт, как в лихорадке… В наше время удачный брак для женщины – всё равно что карьера при дворе для мужчины, – Маша поморщила нос и тут же воскликнула: – О, я знаю этого человека! Это же маркиз де Шале!

– Маркиз де Шале? – переспросила Ольга, вглядываясь в мужчину, нарушившего Машины планы. – С такого расстояния для меня что маркиз, что царь.

– Что ты! Разве можно маркиза спутать с кем-либо! При случае непременно вас познакомлю, он очаровательный кавалер.

– По-моему, тебе надо замуж не за графа.

– Маркиз женат. Фёдор Александрович говорил, что в этой французской семье царит полная идиллия. Маркиз вообще удивительный человек. Рядом с ним любая женщина чувствует себя единственной, и между тем ни один муж не чувствует себя оскорблённым.

– Это тебе тоже Фёдор Александрович говорил? – не сдержалась Ольга.

– Они идут сюда! Оля, они идут к нам.

Маша взволновалась. Её лицо, и без того румяное, залилось краской смущения, а глаза заблестели, готовые к атаке. Стыд и азарт в её кокетстве сплелись в одну петлю, которая ожидала подходящую мужскую шею. Ольга тоже изменилась в лице.

– Милые дамы, – натянуто улыбнулся граф, – мой друг, маркиз де Шале, уговорил меня вернуться, чтобы я представил его Ольге Ильиничне.

Маша потерянно посмотрела на кузину.

– Значит, вы и есть маркиз де Шале? – усмехнулась Ольга.

– А вы уже наслышаны обо мне, мадам? Надеюсь, мадемуазель Мари говорила вам про меня только хорошее, – француз заулыбался и мельком взглянул на Машу.

Радневский странно смотрел на Ольгу. Зная о весьма капризном вкусе де Шале, особенно относительно женщин, он не мог понять, что вдруг изменилось.

– Какое счастье, что я не потерял вас из виду, мадам, – добавил маркиз, глядя в глаза Ольги. – В минуте вся жизнь!

Маша и Радневский переглянулись.

Ильин шёл по пустынной набережной, считая шаги. Он считал их целое утро, боясь остановить спасительный счёт. Не было другого способа избавиться от мыслей, бившихся в его висках маленькими частыми молоточками. Тронуться умом не входило в расчёты географа, привыкшего расходовать свои способности более рационально. За последние месяцы это было первое утро, которое он видел собственными глазами. Находясь в камере, где кроме крыс не было компаньонов, Ильин не знал, когда восходит и садится солнце, одиночество и мимо текущее время мало отличали его сон от бодрствования… Но освобождение пришло нежданно, оно ничем не объяснялось, как и само заключение в тюрьму. Михаил Иванович подписал бумагу о том, что обязуется не покидать пределы столицы до специального уведомления. Некий генерал, не соизволивший представиться, посоветовал ему ни с кем не обсуждать своё задержание и пообещал похлопотать за него во избежание дальнейших неприятностей. Ничего не понимая, Ильин на всё согласился.

Весна не была одинаковой для всех. Михаил Иванович поднял лицо к облакам, размазанным по высокой лазури, и долго смотрел на них, наконец прекратив свой счёт. Потом, поднявшись на небольшой мост, стягивавший корсет Зимней канавки, он прислонился к холодным камням. Когда-то он катался здесь на лодке со Стегловым и его воспитанником, то были чудесные времена, то была его молодость. Он вдруг почувствовал себя немощным и старым, не способным защититься от обстоятельств, которые могли вдруг выхватить его из привычной жизни и швырнуть в тюремный подвал, отняв свободу, любимое дело и едва не саму надежду… Всё таяло. Рыхлый снег оседал под потеплевшими лучами, уже местами стояли грязные лужи, и только лёд на реке был всё таким же слепяще-чистым. Отстранившись от парапета, Ильин закашлялся.

Дома он долго отмывался от казематной грязи, стараясь заодно смыть с себя и неприятные ощущения, хотелось скорей забыть последнее злоключение, вернуться в привычную жизнь. Рвануть бы в Альпы… но в Альпы было нельзя. Поразмыслив, он направился к Стеглову, точнее, к Стегловым – Михаил Иванович ещё не привык к мысли, что его друг оборвал холостяцкую песню, упорно тянувшуюся столько лет.

Пётр Петрович прослезился, обнимая вошедшего друга. Такая встреча!

– Глазам своим не верю… Миша, ты свободен! А мы-то… Леночка, душа моя, вели Глаше накрывать на стол.

Молодая жена Стеглова была и впрямь красавицей – настоящей, без золотого напыления, очаровывавшая естественной красотой и грацией, способной пробудить душу поэта, художника, музыканта. Ильин обвёл взглядом некогда холостяцкое жилище – теперь здесь было непривычно уютно. Никаких покушений на излишества и роскошь, но всюду чувствовалась заботливая женская рука и хороший вкус.

– Да что вы суетитесь, дорогие мои, – смущённо пробормотал он, присаживаясь так, чтобы не мешать домработнице, замелькавшей с приборами в руках.

– Лена любит гостей, да они редко у нас бывают… Хорошо, что ты к нам заглянул!

Стеглова распирало от радостных чувств. Время прошлось сединой по его волосам, но глаза смотрели всё так же молодо, задорно. И толстеть Пётр Петрович не собирался – такого не откормишь ни кашами, ни пирогами. Невыгодный муж щепетильной жене… Посидев за столом для приличия, Елена не задержалась с мужчинами. Она ушла, и с её уходом комната обрела обыденность. Пётр Петрович какое-то время заворожено смотрел на дверь, скрывшую от его глаз любимую женщину. Затем повернулся к Ильину и, подмигнув, спросил:

– Ну что?

Михаил Иванович пожал плечами.

– Ты на свободе – вот что главное.

– Свобода – это когда ничто не держит тебя на привязи.

– Андрей вчера у меня был, спрашивал, что да как, а я и сам не знал ничего. И вот он ты – живой, глаза блестят… руки чешутся уже за что-нибудь взяться. А? – Стеглов хлопнул друга по плечу. – Должно быть, времени хватило настроить планов на двести лет вперёд. Или этак на триста?

Ильин невесело усмехнулся:

– Не руки чешутся, а ноги. Я бы рванул куда подальше на месяц-другой, чтобы стряхнуть где-нибудь с себя всю казематную плесень.

– Надо было рвануть, куда подальше, когда Андрей тебя предупреждал. Ну да ладно, что теперь говорить. Не проверишь – не поверишь.