Ульяна Завацкая - Ожидание

– Но-о! – вскричал он, погоняя коней, – Но-о, мои хорошие! Поехали!

Карета тронулась и покатилась, увозя их в неизвестность.

– Как тебя зовут, красавица? – спросил граф, пристально разглядывая ее.

– Кристина. А это – Виктория. Мы сестры.

– Вы очень похожи. Давно вы путешествуете?

– С тех пор, как мы потеряли родителей, мы странствуем.

– Потеряли? Что с ними случилось?

– Я не знаю,… Мы плыли на большом судне, и корабль.… Там что-то случилось,… Мы начали тонуть. Нас посадили в лодки, но людей было очень много, и наша лодка перевернулась. Я смогла ухватиться за доску, и к утру нас выбросило на берег. Нас нашли рыбаки. Они спасли нас. Но они были бедны, и у них была большая семья. Нам пришлось уйти. Мы ушли с надеждой на то, что когда-нибудь сможем найти своих родителей.

– А Виктория твоя родная сестра? Как вам удалось спастись вместе?

– Да, мы родные сестры. Виктория была еще очень маленькой, и я всегда носила ее в мешочке, привязанном на груди. А когда мы начали тонуть, была ужасная паника… и мама велела мне снять платок и крепко привязать Викторию к себе…

– Разумное решение. Ваша мать была умной женщиной.

– Да… – в бездонных серых глазах Кристины засветились слезы. Она опустила голову и прижалась губами к рыженькой головке, прижавшейся к ее груди. Девочка, согревшись в карете, тихонько заснула.

– Вам повезло больше, чем мне, – сказал Арсений.

Кристина удивленно посмотрела на него.

– Да, конечно, я богат, но это не делает меня счастливым. Моя мать умерла в тот момент, когда подарила мне жизнь. А мой отец, сколько я себя помню, пил, кутил и обращал все вокруг себя в тлен. Он окружил себя атмосферой разложения и жестокости. И в этой среде я рос, предоставленный самому себе.… А деньги, деньги – они испортили меня окончательно.

– Я бы так не сказала, – с горячностью возразила Кристи, – Вы… Вы были так добры к нам. – С надеждой закончила она.

Граф усмехнулся.

– Это был порыв, причем весьма неожиданный для меня самого…

Он замолчал. Кристина не решилась прервать его задумчивость, и чтобы занять себя, стала всматриваться в мелькающий за окном пейзаж. Была поздняя осень. Деревья были уже почти голыми, но кое-где все еще вспыхивали огненные отблески золотой листвы. Там, за окном, моросил слепой дождь, и было холодно.

– Как далеко, как мучительно далеко мы забрались от дома, – думала Кристина, – хотя где он, наш дом…

Уставшая от дорог и убаюканная теплом и покачиванием кареты, Кристи задремала.

Арсен смотрел на эти красивые трепетно беззащитные создания. Она всколыхнула в нем что-то такое светлое и доброе, чего он не мог, не хотел признавать в себе. Он ненавидел своего отца за то, что он изуродовал его молодые годы, отнял детство. Его отец ненавидел его, своего сына, за то, что он отнял у него жену. Арсений видел отца пьяного до одури. Но даже и в те редкие моменты, когда он был трезв, он тоже был зол. Он всегда был зол. Он устраивал жуткие оргии, которые заканчивались побоищами женщин и травлей. Он травил людей своими собаками-убийцами. Он так развлекался. И маленький Арсений всегда должен был видеть это. Частенько и его самого отец травил собаками. Этим он учил Арсения быть быстрым и безжалостным. Не сможешь добежать до спасительной клетки, не сможешь отбиться от свирепых чудовищ, пеняй на себя. Он вспомнил слова отца – «Не можешь отстоять себя в смертельной схватке, значит, тебе не стоит жить! Беги же, Арсений, беги! Я научу тебя выживать!» И отец спускал собак. Когда Арсению исполнилось 13 лет, отец отослал его учиться, за границу. Первые месяцы вне дома, в покое и тишине монастыря, Арсений блаженствовал, словно в раю. Ему нравилось сидеть над книжками и даже часами простаивать на коленях, молясь о спасении своей души. Ему нравилась простая скромная еда, и запах ладана. Но, чем больше проходило времени, тем реальнее, ощутимее Арсен понимал, что ему становится невыносимо скучно. Он стал понимать, что в раю ему очень не хватает его змея. Ему не хватало терпкого аромата обжигающего вина. Не хватало зрелищ оргий и драк. Ему не хватало бешеной гонки, не на жизнь, а на смерть. Не хватало упоительного чувства победы, когда он влетал в клетку и перед самым носом собак захлопывал дверь. Он изнывал от скуки в надежных монастырских стенах, где жизнь текла спокойно и размеренно, за исключением тех дней, когда состоялись наказания провинившихся послушников. В такие дни они с утра долго молились за спасение души грешника, а потом их выводили на унылый монастырский двор. Провинившегося мальчугана раздевали до пояса, и он ложился животом на жесткую деревянную лавку. Их наставники становились и громко читали молитвы, пока грешника наказывали розгами. Арсений не любил, когда его били. Он не любил боли. Но ему доставляло удовольствие смотреть, как бьют других. Он часто подстраивал козни ребятам, которых недолюбливал, а таких было много – он ненавидел их всех. Ненавидел зато, что у них было детство. У них были родители, заботливые, и часто навещающие своих отпрысков. А он был один. Он был изгой, которого ненавидел родной отец. И никому не было дело дела до него. Он никому, в целом мире, никому не был нужен. И потому, он ненавидел, и старался восполнить эту несправедливости, жестокостью, к другим. Арсен с наслаждением наблюдал, как по его вине, ни в чем неповинный послушник стонет и кричит под розгами. Арсению нравилось дурачить и своих учителей. Он крал церковное вино и запасы еды, а потом подбрасывал пустые бутыли из-под вина в кельи монахов и подкладывал остатки еды им в постель и в книги. Арсен любил затевать драки. Он нарочно цеплялся к кому-нибудь и выводил его из себя до такой степени, что послушник начинал драку. И тогда он получал истинное удовольствие за один проступок вдвойне. Он вволю забавлялся самой дракой. Арсений был ловким и неуловимым и с каждым разом становился все сильней. Он в кровь избивал противника и всегда побеждал раньше, чем их успевали разнять налетевшие монахи. Самым упоительным было то, что Арсен почти никогда не нес наказания. По правилам монастыря наказывали всегда только зачинщика драки, того, кто нанес удар первым.

Несмотря на свой бешеный нрав, Арсению нравилось постигать науки. Знания придавали ему уверенности в себе и, не смотря ни на что, уважение. Часто засиживаясь за книгами, он засыпал прямо за столом в своей келье, уронив голову на разложенные на столе книги. И тогда ему снился восхитительный сон. Во сне он, вернувшись, снова бежал по длинным коридорам и крутым лестницам своего замка. За ним, почти настигая, оглушительно лая, неслись рассвирепевшие собаки. И вот последний поворот, и впереди, в конце длинного коридора, видна спасительная кованая решетка. Добежав до нее, он разворачивается лицом к ненавистным созданиям. Он смотрит в их бешеные глаза. И он не боится. Он больше не дрожит от страха, как в детстве. Он больше не прячется в углу огороженной комнаты, закрывая уши руками. Нет, он смело идет на собак и берет их голыми руками. Он бьет их мордами о стены, оставляя на них следы крови врага. Отец выходит в коридор, смеясь, как и прежде, и его смех прерывается,… отец кричит, зовя собак, но они больше не услышат его. Они лежат мертвые, окровавленные у ног Арсения. На этот раз смеется Арсен. Арсений просыпался со смехом и оказывался вновь в монастырской келье. Но он знал, что придет день и его сну суждено будет сбыться. В памяти Арсения всплыл день возвращения домой. Отец не встретил его. Арсен шел по длинным коридорам, так трепетно хранившимся в его памяти. И вот он, столь долгожданный миг. Арсен входит в дымную, прокуренную комнату. Всюду знакомый разгром. Тут и там валяются храпящие полуголые мужчины и постанывающие от последствий побоев женщины. С порога Арсений видит отца. Он спит в своем кресле. У его ног дремлют собаки. Здесь все так же, как будто он никогда не уезжал из дома, словно он всего лишь вышел и вернулся назад. Все так же. Вот только отец значительно постарел. Арсен медленно прошел по комнате. Собаки тревожно вскинулись и зло зарычали. Отец сонно открыл глаза. Он удивленно заморгал и сел.