Элизабет Вернер - Развеянные чары

Зато как же были они изумлены, когда Альмбах, не имея даже нот перед собой, преодолел все трудности пьесы с легкостью и уверенностью, которые сделали бы честь любому профессиональному пианисту. При этом он внес в свое исполнение столько огня, что увлек самых взыскательных из слушателей. Пьеса под его пальцами совершенно преобразилась, он придал ей смысл, которого до сих пор никто – и даже сам автор – не вкладывал в нее; в особенности исполненный в бурном темпе финал вызвал шумные аплодисменты.

– Браво, брависсимо! – воскликнул Эрлау, первым подходя к молодому человеку и пожимая его руку. – Мы, право, должны быть благодарны синьоре Бьянконе и господину Вельдингу за то, что их музыкальный спор способствовал открытию такого таланта. Вы скромно говорите о «пробе сил дилетанта» и обнаруживаете исполнение, которого не постыдился бы истинный виртуоз. Вы помогли синьоре одержать блестящую победу; она права, безусловно права, и господин Вельдинг со своим мнением остается решительно в меньшинстве.

Бьянкона тоже подошла к роялю.

– Я также благодарна вам за то, что вы так рыцарски пришли мне на помощь, – улыбаясь, сказала она и прибавила пониженным до шепота голосом: – Но берегитесь, боюсь, мой строгий критик еще посчитается с вами за то, что вы поддержали мой взгляд. Вполне ли правильно было исполнение пьесы, в особенности ее финала?

Предательский румянец залил лицо молодого человека, но он тоже улыбнулся:

– Оно соответствовало вашему пониманию и вызвало ваше одобрение – этого для меня вполне достаточно, синьора.

– Мы еще поговорим об этом, – быстро шепнула артистка, так как в эту минуту сама хозяйка дома подошла к ним, чтобы любезно похвалить игру молодого человека.

Ее примеру последовала значительная часть общества.

Целый поток любезностей и комплиментов излился теперь на Альмбаха, восторгались его игрой и толкованием пьесы, спрашивали, где он учился музыке. Если вначале на него не обращали ни малейшего внимания, то сейчас он привлек все взоры своим внезапным успехом. Скромность молодого человека, едва позволявшая ему отвечать на предлагаемые вопросы, заставила почти каждого из гостей вдруг почувствовать себя чем-то вроде мецената, готового оказать покровительство молодому таланту.

Но точно ли только скромность сковывала уста Альмбаха? В его взоре то и дело сверкал насмешливый огонек, в то время как он выслушивал все новые и новые похвалы своему виртуозному исполнению и уверения, что эту пьесу никому не доводилось слышать в столь совершенном воспроизведении. Он воспользовался первой же возможностью, чтобы ускользнуть от всеобщего внимания, но его сейчас же поймал Вельдинг.

– Наконец-то мне удалось добраться до вас! – воскликнул он. – На вас обрушилась настоящая буря восторженных комплиментов. На два слова, господин Альмбах! Войдемте сюда!

Вельдинг указал на соседнюю комнату.

Альмбах последовал приглашению. Едва они вошли туда, как доктор довольно резко заговорил:

– Синьора Бьянкона оказалась правой, но только благодаря вашему исполнению. Мои нападки были направлены против пьесы в том именно виде, в каком она написана в оригинале. Позвольте мне полюбопытствовать, где вы нашли эту своеобразную ее обработку? Она мне совершенно не известна.

– Что, собственно, вы хотите этим сказать, доктор? – холодно возразил Альмбах. – Я знаю пьесу только в таком виде.

Вельдинг смерил его взглядом с головы до ног; сердитая гримаса на его лице сменилась выражением нескрываемого интереса, когда он ответил:

– Вы, по-видимому, верно оценили музыкальное образование своих слушателей, сыграв пьесу таким образом. Они слышат знакомую тему и премного довольны, но ведь бывают и исключения. Мне, например, было весьма интересно узнать, кому принадлежат некоторые вариации, совершенно меняющие характер целого, и в особенности финал… Или, может быть, смелая импровизация тоже является «пробой сил дилетанта»?

Альмбах задорно откинул голову:

– А если бы и так, что сказали бы вы по этому поводу?

– Сказал бы, что со стороны ваших родных было большой ошибкой сделать из вас… купца.

– Господин Вельдинг, мы в гостях у купца! – воскликнул Альмбах.

– Разумеется, – спокойно ответил Вельдинг, – и я далек от мысли порицать эту деятельность, в особенности, когда она начинается энергичным трудом и завершается почтенным отдыхом на миллионах; но такая деятельность далеко не для всех. Прежде всего для нее необходим холодный и ясный практический ум, а ваша голова, по-моему, как раз не создана для того, чтобы подсчитывать барыши и убытки. Простите, господин Альмбах! Я не навязываю вам своего мнения и не осуждаю вашей смелости. Чего не сделаешь ради каприза красивой женщины! В данном случае ваша тактика была положительно гениальной, другой при всем желании не мог бы сделать это. Поздравляю вас!

Отвесив иронический поклон, Вельдинг вышел.

Комната, хотя и прилегала к залу, но, отделенная от него полуопущенными тяжелыми портьерами и слабо освещенная, могла хоть на несколько минут предоставить уединение, которого жаждал Альмбах. Молодой человек бросился в кресло и устремил мечтательный взгляд в пространство. Пожалуй, и самому себе он не осмелился бы сознаться в том, о чем думал, но все же изменил себе, слегка вздрогнув при звуке голоса, с легким удивлением произнесшего над ним:

– Ах, господин Альмбах, вы здесь?

То была синьора Бьянкона. Трудно сказать, на самом ли деле она, входя, не заметила Альмбаха; во всяком случае, она продолжала совершенно непринужденно: – Мне хотелось минуту отдохнуть от духоты и шума гостиных. И вы так скоро удалились от общества после своего триумфа?

Альмбах быстро встал:

– Если говорить о триумфе, то нет никакого сомнения, кто празднует его сегодня. Мое импровизированное исполнение не может тягаться с тем, что вы дали публике.

Певица улыбнулась.

– Я дала ей лишь звуки, как и вы, – возразила она, – но, откровенно говорю вам, я поражена, только сегодня и здесь впервые услышав артиста, который, конечно, уже давно…

– Простите, синьора, – холодно перебил ее молодой человек, – я уже в гостиной объяснил всем, что могу претендовать лишь на дилетантство, так как по профессии я – купец.

Тот же удивленный взгляд, который Альмбах видел сегодня в театре у Вельдинга, остановился на его лице.

– Быть не может! Вы шутите! – воскликнула итальянка.

– Почему же не может быть, синьора? – спросил Альмбах. – Потому что мне удалось бегло исполнить технически трудную пьесу?

– Потому что вы сумели так исполнить ее, и еще потому… – Она пристально взглянула на него и после короткой паузы с уверенностью докончила: – Потому, что на вашем лице лежит печать гения.