Элизабет Вернер - Отзвуки родины

– Он – друг нашего дома.

– Мужик?

Вопрос звучал так же удивленно, как и презрительно. Глаза Элеоноры внезапно вспыхнули, и она ответила с ударением:

– Да, мужик!

– Который спас нам отца, когда он, тяжело раненный, упал в бою, решившем судьбу нашей страны [1] Автор упоминает здесь о прусско-датской войне. Шлезвиг-Голштиния – первоначально самостоятельные германские герцогства – в XV в. вынуждена была принять личную унию с Данией: датские короли одновременно были и герцогами шлезвиг-голштинскими. Затем Дания мало-помалу отобрала от герцогства все их права и вольности и постепенно обратила в датские провинции. Голштинцы не могли мириться с таким положением вещей, в герцогствах рос антагонизм против поработителей-датчан, в конце 50-х годов XIX столетия вылившийся в открытую революцию. Последняя была подавлена, но недовольство и брожение только усилились. Эта глухая ненависть к датчанам проходит красной нитью через всю повесть автора и многое объясняет в ней. B шестидесятых годах снова поднялась борьба между Шлезвиг-Голштинией и Данией; в дело вмешалась Пруссия, и вспыхнула прусско-датская война, закончившаяся присоединением Шлезвиг-Голштинии к Дании. , – стремительно вступился Отто. – Тогда Арнульф, еще шестнадцатилетний мальчик, своим телом прикрыл полковника под жестким огненным дождем, вынес его из сражения, а затем спас от преследования и укрыл в безопасности у своих. Разве ты не знаешь этого, Гельмут?

– Ах, так, значит, он – спаситель дяди Вальдова? – легкомысленно сказал молодой барон. – Совершенно верно, теперь я вспоминаю это обстоятельство. Но я уже давно забыл его. Да кто же в состоянии удержать в памяти все эти семейные предания? Так вот откуда преклонение Элеоноры перед этим героем, который, очевидно, совершенно затмил меня в ее глазах. Если бы он не был мужиком, кто знает, дело могло бы быть гораздо опаснее.

Он громко рассмеялся своей остроте, лукаво взглянув на кузину. Но его взгляд встретился с холодным взором и так же холодно прозвучал ответ Элеоноры:

– Мы говорили о нашем покойном отце, Гельмут, и о несчастной судьбе нашей родины!

– Ах, Господи, конечно, но нельзя же все время говорить лишь о серьезном! – нетерпеливо воскликнул Гельмут и повернулся к дверям, куда в это время входили остальные участники состязания.

– А вот и опоздавшие! – закричал Отто, но теперь его голос звучал по-другому, гораздо сердечнее, чем когда он приветствовал своего двоюродного брата.

Капитан Горст, высокая и плотная фигура которого даже в штатском платье выдавала военного, был уже далеко не юноша – ему можно было дать лет тридцать пять. Темная борода обрамляла его не столько красивое, сколько выразительное лицо. Его манера и речь дышали спокойствием, которое можно было бы принять за флегматичность, не будь у него темных глаз, обычно смотревших так же спокойно и серьезно, но умевших по временам вспыхивать горячей молнией.

Его спутница – нежное небольшое и миловидное существо, на вид приблизительно одних лет с Элеонорой, казалась значительно моложе ее, а две ямочки на ее розовых щечках показывали, что она – далеко не поклонница серьезности. Сейчас, правда, ее прелестное личико выражало сердитое неудовольствие, а в жесте, которым она сорвала шляпу со своей белокурой головки и бросила на первый попавшийся стул, было что-то по-детски капризное.

– Что так поздно, господа? – встретил их Гельмут. – Почему вы пристали у деревни вместо того, чтобы высадиться на террасе? Из-за этого вам пришлось сделать огромный крюк по парку.

Капитан, пожав плечами, ответил:

– По величайшему повелению! Так пожелала фрейлейн.

– Я ни минуты дольше не хотела оставаться на этой яхте, – решительно объявила молодая девушка. – С меня вполне достаточно прогулки при такой ужасной погоде.

– Погода превосходная, – спокойно возразил Горст. – Небольшое волнение и ветерок, лучше которого нельзя желать для прогулки под парусами.

– И брызг, от которых я промокла до костей! При этом наша яхта летела по волнам с такой стремительностью, что я потеряла способность видеть и слышать, а вы, сидя на руле, хохотали над моим страхом. Я не понимаю, как вы могли предложить мне такую прогулку.

– Я? Да я же вас, дорогая моя, изо всех сил убеждал не ехать вместе. Вы настояли на своем.

– Я не могла знать, что море так бурно, – последовал нетерпеливый ответ.

– Это нетрудно было заметить с берега.

– Вы в немилости, капитан, – смеясь, промолвил Гельмут. – Здесь вам защиты ждать нечего, просите скорее прощения.

Но Горст, казалось, не был расположен последовать этому совету, да и едва ли ему легко было получить прощение, потому что девушка со всеми признаками дурного расположения духа бросилась в кресло и сделала такое недовольное лицо, словно поссорилась со всем светом.

– Мы хотели попробовать новый рояль, который я выписал, – сказал Гельмут. – Он поставлен в зале, и я надеюсь доказать моей сердитой кузине, что в этой области я нисколько не уступаю ей.

– Я никогда не сомневалась в твоих светских талантах, – холодно промолвила Элеонора. – Ты пойдешь с нами, Ева?

Фон Бернсгольм откинула назад голову и закрыла глаза.

– Нет, от этой ужасной поездки у меня разболелась голова, и мне необходим полный покой.

– Вот видите, капитан, мы все должны искупать ваши прегрешения, – пошутил барон Мансфельд. – Но Отто пойдет с нами, я попрошу освободить его от латинского урока. Не правда ли, господин Лоренц, ведь вы отпустите его?

Старик-воспитатель вовсе не слушал разговора. Найдя какую-то интересную книгу, он так углубился в нее, что теперь не знал, о чем идет речь.

– Что вам угодно, барон? – спросил он.

– Да я хотел просить вас отпустить с нами моего братца. Предоставьте ему немного свободы: мальчика нельзя переутомлять.

Лоренц покачал головой, но ничего не ответил. Отто с большим неудовольствием отнесся к просьбе, высказанной таким образом.

– Я запрещаю тебе этот тон, Гельмут! Ты все время обращаешься со мной, как с ребенком. Если ты не прекратишь этого…

– Так ты вызовешь меня на дуэль? – насмешливо спросил Гельмут. – Ну, это мы сделаем потом. В твоем возрасте еще не дерутся на пистолетах, а просто вызывают воспитателя и просят его разложить своего воспитанника на школьном столе и всыпать ему порцию «горячих». О, не делай такого свирепого лица, любезный братец! Пойдем, пойдем!

С этими словами барон схватил юношу за руку и увлек за собой.

Несмотря на легкомысленную насмешливость, в его обращении было столько очаровательной обходительности и радушия, что даже Отто перестал сердиться и дал увести себя, а Элеонора и Лоренц последовали за ними.