Элизабет Вернер - Руны

Из Америки он вернулся не без средств. Конечно, для прежнего барона Гоэнфельса эта сумма была нищенскими грошами, но для жизни в Рансдале ее было достаточно; здесь даже зажиточные люди вели почти крестьянский образ жизни. Иоахим жил в такой же суровой обстановке, как другие, но они все-таки не считали его своим; они не понимали ни его, ни его натуры, для них он оставался чужим до самой смерти.

Впрочем, с его сыном Бернгардом, которого он вызвал сюда из Германии, дело обстояло иначе. Тот вырос в Рансдале, сжился с местной обстановкой, душой и телом сроднился с новым отечеством. Правда, по смерти отца родня вытребовала его назад, но он обещал вернуться, подтвердив это обещание клятвой Гаральду Торвику, и действительно сдержал слово, как только стал сам собой распоряжаться.

Права Бернгарда Гоэнфельса на родовое поместье Гунтерсберг вступали в силу только после смерти его дяди, но когда он достиг совершеннолетия, в его распоряжение поступило имущество его матери; оно было не особенно велико, однако гарантировало ему полную независимость и свободу жить, как ему будет угодно. Здесь, в Рансдале, оно представляло целое богатство, и приобретенное им на эти деньги имение давало ему право быть в городке одним из самых богатых. Это первенство, несмотря на его молодость, было единодушно признано за Бернгардом, причем рансдальцы смотрели на него, как на равного себе по происхождению, они имели весьма смутное понятие о том, что значит быть немецким бароном и владельцем майората, и ценили разве только звание флотского офицера, но зато ставили ему в большую заслугу отказ от наследства. Этим Бернгард доказал, что он для них свой, а не принадлежит к тем, «чужим», которые пытались завладеть им, как своей собственностью; он добровольно выбрал свою судьбу и выбрал правильно!

У самой церкви стоял дом пастора Эриксена, деревянный, как и все постройки в селении, с низенькими, но широкими окнами, занимавшими чуть ли не весь передний фасад. Внутри дом был убран просто, но уютно. Гостиная, довольно большая комната с белыми занавесками на окнах, картинами на бревенчатых стенах и мягкой мебелью, обитой пестрой материей, производила приятное впечатление. Две молодые девушки, сидевшие у окна, оживленно разговаривали, то есть говорила, собственно, одна Инга Лундгрен, другая же, дочь хозяина дома, больше слушала. Возле нее стояла корзина с бельем, починкой которого она занималась, не прерывая работы, даже когда говорила.

Гильдур Эриксен казалась старше своей двоюродной сестры года на два, на три. Это была, бесспорно, красивая девушка, но красивая той простой, строгой красотой, которая привлекает человека, не внушая ему безумной страсти. Для женщины она казалась слишком рослой и сильной; взглянув на нее, легко было догадаться, что она одинаково ловко справляется и дома с иголкой, и с веслом на воде. Белокурые волосы обвивали ее голову двумя толстыми косами, обрамляя цветущее лицо с крупными, правильными чертами и светлыми глазами. Ей недоставало одного: нежной прелести юности. От всей внешности девушки веяло серьезным спокойствием, какой-то строгостью, которая не производила обворожительного впечатления. Гильдур представляла полную противоположность маленькой, хорошенькой Инге.

Последняя рассказывала о встрече приятелей на пристани, с негодованием подчеркивая, что ее бросили одну, не помогли перейти на пароход.

– Но ведь Бернгард не знаком с тобой, – заметила Гильдур. – Он даже не знал, что ты едешь в Рансдаль. Однако скажи же мне, наконец, чему мы обязаны твоим приездом. Ты вовсе не собиралась заглядывать к нам этим летом и вдруг – приятный сюрприз из Бергена, что ты приедешь с первым пароходом и прогостишь несколько недель. Ведь то, что ты рассказала вчера отцу, не больше как выдумка.

– Конечно, я боюсь сказать дяде правду, он при первой же возможности прогонит меня домой. Я ведь сбежала! Мне ничего больше не оставалось. Подумай сама, без моего согласия меня затеяли выдать замуж! Это был тайный сговор, торговая сделка между фирмами Лундгрен и Ганзен; но я разрушила все их планы!

– Почему же ты не сказала просто «нет»?

– Я сначала так и сделала, но не подозревала, что тут целый заговор, настоящий заговор! Ганзен – давнишний компаньон моего отца; он часто приезжает в Дронтгейм, и я приглянулась ему; он нашел меня подходящей для роли его невестки и жены его сына и наследника, этого дурака Акселя. Мои родители с этим согласились, ведь Ганзены – очень богатая, старинная и уважаемая фирма в Бергене. Одним словом, дело было слажено без моего ведома, а потом меня пригласили погостить. Госпожа Ганзен приняла меня в высшей степени любезно, относилась ко мне с величайшей нежностью, и в продолжение первых недель я веселилась до упаду. Правда, я сразу заметила, что Аксель все вертится около меня и делает влюбленные глаза. Надо тебе сказать, что глаза у него водянисто-голубые, а волосы желтые, как солома, и при этом он беспредельно глуп. Эта история забавляла меня, пока я вдруг не сделала открытие, что она становится серьезной и что в это замешаны мои родители. Я представляла собой бессрочный вексель, выданный на имя фирмы «Ганзен и компания».

Я сейчас же написала домой, и что же получила в ответ от мамы? Она и папа держали свой план в секрете, чтобы не лишить меня «непринужденности»! Добрый, славный Аксель сильно любит меня, и я полюблю его со временем, когда узнаю ближе; мы составим счастливую парочку и так далее. Но у меня не было ни малейшего желания изображать собой половину этой счастливой парочки, и я настояла на немедленном отъезде. Однако Аксель со своей сильной любовью поехал вместе со мной, то есть ему самому это и в голову не пришло бы – ему вообще никогда ничего не приходит в голову, а ехать ему приказала его мамаша. Тут у меня лопнуло терпение, и я сбежала.

– Неужели нельзя было уладить дело как-нибудь иначе? – спросила Гильдур, видимо, не одобрявшая этой выходки.

– Нельзя, потому что госпожа Ганзен утверждала, что я не могу ехать одна. Ну, и, разумеется, Аксель должен был оставаться все время в Дронтгейме и выказывать свои многочисленные прекрасные качества, пока я не соглашусь стать его женой. Меня торжественно поручили его заботам, и он, добросовестно исполняя роль часового, не подпускал ко мне ни одной живой души. Только у меня уже все было заранее спланировано. Если бы ты видела его физиономию, когда я неожиданно объявила, что еду в Рансдаль! Он буквально присел и сообразил, в чем дело, только тогда, когда я уже была в лодке. И вот я здесь, и вы отделаетесь от меня не раньше, чем в Дронтгейме очистится воздух.

Девушка с торжествующим видом посмотрела на Гильдур, как бы ожидая ее одобрения. Но та только покачала головой и сказала: