Елена Раскина - Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице

Димитр галантно, почти как поляк, склонился перед Марианной в поклоне. Поднес ее руку к губам, тихо спросил:

– Вы поможете мне в этом, прекрасная панна, свет очей моих? Вы полюбите меня?

И она ответила, выдохнула, тихо-тихо, словно ветерок тронул озерную гладь:

– Полюблю, мой принц…

Когда Марыся ушла, Димитрий остался один на валу Самборского замка. Он думал о прошлом, о том, что не мог и не смел доверить юному сердцу Марианны. Вспоминал Углич, волжские берега, раннее детство, матушку Марию Федоровну и названого брата Ваню Истомина, с которым они были так дружны и даже так похожи, что царица ласково целовала их обоих перед сном. У Вани была странная и зловещая судьба: его взяли в царские покои Угличского кремля для того, чтобы он погиб за другого, – за своего крестного братца, царевича Димитрия Иоанновича. Но порой Димитрию казалось, что это не Ваня Истомин погиб за него, а он погиб за Ваню Истомина. Димитрий часто путался в своих детских воспоминаниях, мучительно и порой неудачно искал в них выход, как в лабиринте.

Он привык к ходульной и гордой осанке царственного изгнанника, как некогда научился быть незаметным и сливаться с толпой. Он умел с величественной простотой сказать: «Я Димитрий Иванович, сын государя Всея Руси и единственно законный наследник»… Но каким именем назовет его ангел-хранитель, унося его душу к Престолу Небесному, – Митенька или Ванюшка?

И рисовались ему порой странные картины: один мальчик, одетый в дорогие одежды, с новым, драгоценным «ожерельицем» на шее, но с перерезанным горлом, лежит на церковном полу, почти у самого алтаря, и стоит над ним, точно в дозоре, дядя царицы Марии – Афанасий Федорович Нагой. А другого мальчика, одетого попроще, живого, но смертельно испуганного и заплаканного, спешно ночью тайком увозят в Ярославль, пока не узнал о случившемся Годунов и не прислали из Москвы верных людей для разбирательства. Но кого же убили и кто остался жив? Иногда Димитрию казалось, что он – вовсе не царевич, а Ваня Истомин, чудом оставшийся в живых, что подлинный царевич погиб, а его друг и почти что двойник Ванятка – выжил. Но это было редко – чаще всего Димитрий думал, что за него убили крестного братца Ванятку, а сам он и есть – чудом спасшийся царевич.

Годунов велел называть невесть откуда взявшегося претендента на российский престол беглым монахом Гришкой Отрепьевым, но Димитрий знал настоящего Отрепьева – этот человек действительно находился в его свите. Семейство Отрепьевых тайно сносилось с боярином Федором Романовым и другими знатными персонами, ненавидевшими Годунова, и многим помогло Димитрию в те лихие годы, когда царевич прятался по дальним имениям посвященных в его тайну дворян да по монастырям. Служили царевичу и Отрепьевы – верой да правдой. А бояре – противники Годунова – подготавливали появление выходца с того света, царевича Димитрия.

Как же все начиналось в те далекие, невозвратимые, навсегда окрашенные страданием и кровью детские годы? Все было просто – два мальчика играли во дворе, щедро освещенном солнцем. Совсем рядом несла свои могучие воды Волга, и здесь, около царских палат, хорошо чувствовалось ее дыхание – доброе, ласковое, благосклонное. На ступеньках царицыного терема сидела их нянька, Василиса Волохова, и лениво лузгала орешки, то и дело поправляя застившую глаза прядь. Няньке хотелось спать, она совсем разомлела под летним угличским солнцем и смотрела за мальчиками вполглаза. Да и что с ними может случиться в этот мирный, ясный день, когда сама царица Мария Федоровна приглядывает за детьми из окошка, а в двух шагах дремлет на солнышке захмелевшая от местной медовухи стража?

Один из мальчиков был царевичем Димитрием, младшим, нежданным сыном Ивана Грозного, а второй – его крестным братом, Иваном Истоминым. Мальчики были так похожи друг на друга, что домочадцы их порой путали, а безошибочно одного от другого отличали только царица с нянькой, да еще царицыны братья. Недавно мальчики обменялись нательными крестами, чем названый брат царевича очень гордился. Теперь у него был золотой тяжелый крест с затейливо вырезанным на нем именем «Димитрий», а у царевича – простой, медный.

Царице Марии сначала очень не понравился такой обмен, да и царские дядья недовольно хмурили брови, но царевич не позволил отнять подарок у названого брата – мальчик был строптив не по годам, весь в отца. Можно было бы, конечно, заставить мальцов слушаться, что и собирался поначалу сделать дядя царицы Марии…

Но потом с царицыным дядей окольничим Афанасием Федоровичем Нагим в тихий Углич из Ярославля принесло по торговому, а скорее по хмельному делу его старого знакомца англицкого купца Еремку Горшего, иначе – Джерома Горсея. За хмельными медами местного происхождения и привезенной гостем ароматной мальвазией под пироги с волжской осетринкой Афанасий Нагой, став спьяну обидчив, пожаловался:

– Видишь, Еремка, я тому мальцу, царевичу, внучатому племяшу моему, жизни не пожалею! Наша ж в нем кровь, Нагая… А он, оголец, хоть росточком с мой сапог, «псом» меня намедни обидно облаял! Весь в батьку, Ивашку Грозного, не к ночи будь помянут…

– Why песом? – икнув, рассеянно полюбопытствовал англичанин.

– Так чего удумал царевич Митька-то! – многословно пояснил Нагой. – Малому Ваньке Истомину, молочному братцу своему, крестик свой нательный подарил, червонного золота и хитрой работы. А Ванька-то ему на шею свою медяшку повесил – поди пойми, кто царевич, а кто холоп! Я Ваньку-то за шкирку сгреб и хотел царевичев крестик силой отнять, а Митенька тут кулачки сжал, ножкой затопал и кричит мне: «Не тронь брата моего, пес!» Так и остался Ванька при золотом кресте, а сам царевич, значит, при холопском…

– Так это есть отлишно, very good! – восхитился Горсей.

Нагой рассердился:

– Ты, Еремка, не заговаривайся! Как дам сейчас жбаном по англицкой твоей башке, тот-то и будет «вери гуд»!

– Вы не так сумели меня понять, my dear lord, I am sorry! – извинился Горсей. – Вы сами говориль, что маленькому prince угрожает… как это сказать?! Bloody danger… Большой напасность… С тех пор как у власти при не-дью-ждни tsar Федор установилься злодзей Boriska Hodunow!

– Великое счастье, что царевич ныне в добром здравии… – перекрестившись, ответил Афанасий Федорович. – За то и молимся непрестанно Христу и Богородице. Чтобы уберегла мальца Пресвятая Дева!

– Нашей Lady нужно делать немного помощь… – Англичанин лукаво усмехнулся и потер гладко выбритый подбородок.

Боярин Нагой в ответ дернул себя за бороду и, вздыхая, заметил:

– Да чем тут поможешь? Велика власть у Годунова… Каждый день дрожим…

– Little boy… Молодой малшик, который играет с prince, очень есть на His Higheness… Как это будет сказать? Расхожий… Прохожий… God damn your bloody language!!! Yes, я вспоминал: он есть похожий! – лукаво заметил англичанин. – Это есть God's hand – Божий воля! Они сделали очень хороший change с крестами!