Александр Прозоров - Дорога цариц

– С охотой в Годуново токмо у меня одного хорошо получалось, – криво усмехнулся боярин Дмитрий. – Лишь я ей и радовался. Вы, чада, ко мне зачем пришли?

Бориса кинуло в краску. Он сглотнул и хрипло произнес:

– За советом…

– Дима, ты чего? – встревожилась боярыня, обошла стол и встала за детьми.

– Про меня чего братья и матушка сказывали? – полюбопытствовал постельничий.

Боря невразумительно замычал, лихорадочно думая, что ответить. Его сестра оказалась смелее и с детской прямолинейностью выдохнула:

– Ругают много, Дмитрий Иванович.

Боярин поднял взгляд на жену, как бы говоря: «Теперь поняла?»

– Они же дети! – Женщина положила ладони на плечи девочки.

– Да вижу, что не котята, – хмыкнул боярин. Чуть откинулся, крикнул в дверь: – Пятка, где ты там прячешься?! Убирайте со стола, мне объедки не нужны. Кубок принеси да кувшин фряжского!

– Дима? – вопросительно произнесла боярыня.

– Наших-то сыновей в Москве с няньками оставила, – вдруг попрекнул он супругу.

– Куда младенцев-то в место неухоженное везти? – возразила боярыня Агриппина. – Как обживемся, заберу.

Она отпустила сирот, обошла стол, обняла мужа за шею, наклонилась и шепнула в ухо:

– Это я с тобой, как ниточка с иголочкой. Хоть в праздник, хоть в прорубь, хоть в мир, хоть в пламень. Детям-то лишения зачем?

Постельничий взял ее пальцы в ладонь, поцеловал запястье.

Тем временем слуги быстро прибрали со стола, сдернули скатерть, постелили вместо нее свежую. Конопатый Пятка поставил перед хозяином большой золотой кубок, покрытый тонкой арабской чеканкой и украшенный яшмовыми глазками, рядом водрузил серебряный кувшин с покрытыми эмалью, пузатыми боками. Боярин сам наполнил кубок до краев, приподнял:

– Царствие небесное брату моему Федьке… – Мужчина выпил, вздохнул, снова вперил тяжелый взгляд в стоящих перед столом сирот. Долго думал, потом накрыл ладонью руку все еще обнимающей его жены. – Рипа, у тебя в сундуках чего-нибудь по размеру подходящее найдется? Нехорошо, когда племянники постельничего полными оборванцами ходят. Рядом с ними любые холопы – и те князьями кажутся.

– Чего-нибудь подберу, – прошептала жена.

– Ты хоть грамотный, племяш? – поинтересовался у паренька постельничий.

– Знамо, выучен! – встрепенулся Боря. – Каженную субботу в церковь к отцу Ксанфию бегал!

– И то ладно, – снова наполнил кубок Дмитрий Иванович. И вдруг резко мотнул головой: – Жалко Федьку!

21 октября 1564 года

Александровская слобода

Возле северной стены Борис Годунов принимал тюки с кошмой, проверяя сургучную печать на каждом замотанном в рогожу тюке, после чего пропускал возчика в складскую дверь. Вся северная стена крепости, длиной почти в четверть версты, состояла из таких вот каменных кладовых, поверх которых и шел боевой помост с пушками и бойницами. Четверть версты… В такую стену можно было уложить весь урожай всего вяземского уезда – и еще место на будущий год останется! Однако же на здешнем подворье складов все равно не хватало, и потому перед стеной шла еще и череда высоких бревенчатых амбаров.

Тюк, печать, отметка в свитке из бересты. Возничий уносил груз, укладывал и брался за следующий. Тюк, печать, отметка в свитке…

Иногда Борис все еще путался в росписях и потому не рисковал записывать приходы и расходы сразу в книгу, предпочитая составлять черновик на бересте. Однако за прошедшие месяцы он набрался уже достаточно опыта, чтобы дядюшка позволял мальчику работать с товаром самостоятельно. Теперь он проверял своего помощника только изредка. У постельничего было слишком много хлопот, ведь государь намеревался приехать в сей отшельнический угол со дня на день, а подготовить забытую почти на тридцать лет крепость к вселению двора боярин Годунов так и не успел. Кошму для обивки стен, вон, только сегодня доставили! Да еще под артелью живописцев рухнули леса, и половина из них переломали руки и ноги. Ушкуи с дровами ухитрились столкнуться и дали течь. Оба! Утонуть, понятно, не утонули – но все поленья колотые отмокли. В некоторых отремонтированных покоях отслоилась штукатурка, после пробной протопки в пиршественной палате внезапно заскрипели полы, а часть отопительных воздуховодов оказались засорены. И еще случалось много-много открывающихся тут и там мелочей.

Посему постельничий трудился без продыха – и помощь юного родича пришлась ему очень кстати.

– Семнадцать целых и два со сломанными печатями, – провел черту Борис.

– Но они целые, боярин! – забеспокоился возничий. – Вот те крест, ничего не трогал. Просто таскали их много с места на место, а печати хрупкие. Это же воск, боярин!

– Да не пугайся ты так! – поморщился паренек. – Раскатаем, посмотрим, измерим. Коли все цело, кошму приму.

– Все цело, боярин! – размашисто перекрестился смерд. – Пальцем не прикоснулся!

– Я верю, – кивнул Боря. – Но тюки мы размотаем и промерим.

Кошма и вправду оказалась целой и невредимой. Спустя час паренек отпустил возничего, сразу перенес записи в книгу, дабы опосля не забыть и не перепутать, но едва собрался вернуться в контору, к нему подбежал и низко поклонился какой-то мужичок. Одет он был дорого и добротно: зипун со шнурами, шапка рысья, сапоги яловые, но вида явно не служивого – опоясан кушаком, а не ремнем, да и взгляд у незнакомца был какой-то… подобострастный.

– Дозволь обратиться, Борис Федорович?

– Чего желаешь, мил человек? – доброжелательно кивнул ему паренек.

– Купец я калязинский, Борис Федорович, Тимофеем при крещении нарекли, – выпрямился проситель, оказавшись розовощеким круглолицым мужичком с короткой рыжей бородкой, – из рода Красильниковых мы. Люди сказывают, дрова в крепости надобны, а у меня аккурат поленницы заготовлены. Чистая ольха, полешко к полешку, шестьдесят возков. Ты токмо дозволь, и через три дня все здесь будут! Всего за семьдесят копеек отдам. По нынешним временам и не цена вовсе!

– Так поклонись Дмитрию Ивановичу, – посоветовал паренек. – Я так мыслю, возьмет. Дрова и вправду надобны…

Он собрался было идти дальше, но купец обежал и поклонился снова:

– Заступничества прошу, Борис Федорович! Больно знатен постельничий царский, простому купцу и не пробиться. – Тимофей Красильников распрямился. – Знакомцы старые у дядюшки твого, привычные. С новыми не знается. А мы ничуть не хуже онежских товар поставляем! Сделай милость, походатайствуй… Шестьдесят возков… Мы же за хлопоты, от чистого сердца. Два рубля… Чем богаты…

Проситель вложил пареньку в руку многозначительно звякнувший замшевый кисет. Отступил, поклонился…

У Бориса екнуло в груди.

Два рубля!!! Вот так вот запросто, почти без хлопот!