Андрей Буторин - В одну реку трижды

– По хвостам или по весу? – усмехнулся я.

– Не надо шутить! – повысила голос женщина, и от его неожиданно зловещего тона мне стало и впрямь не до шуток. – Ты проиграл и должен пообещать это мне.

– Хорошо, я обещаю, – поторопился выпалить я. А что я еще мог сказать?

– Пойми, Саша, – жалобно, словно извиняясь за резкость, заговорила прекрасная рыбачка, – от твоего обещания очень многое зависит. Очень-очень многое! Прошу тебя, не забудь про него.

– Я обещаю, – закивал я, сделав серьезное лицо. – Никогда и ни с кем я не буду больше рыбачить наперегонки.

– Посмотри на реку, – неожиданно сменила тему женщина. Взгляд ее стал мечтательно-чистым, в глазах прибыло небесной голубизны, вытеснив речную серость. – Посмотри, как неспешно, но уверенно несет она свои воды. Час за часом, год за годом, век за веком. Ей нет дела до нас, до наших страданий и радостей, ей наплевать, кого мы любим и ненавидим, о ком тоскуем и грустим. Она всегда одинаковая, эта текущая вода. Ты веришь, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды?

– Конечно, – осторожно сказал я. – Это народная мудрость.

– А всегда ли народ мудр? Разве он состоит не из людей, которые вечно совершают ошибки?

– На ошибках люди учатся, делают из них выводы и оставляют потомкам в виде народной мудрости.

– Нельзя ничему научиться на чужих ошибках, – печально покачала головой незнакомка. – Это тоже народная мудрость. А свои – не всегда удается исправить. – Она вскинула голову, обдала меня небесным светом глаз и отрывисто, со всхлипом, сказала: – Прощай, Саша! Будь счастлив, живи долго! – И побежала, не оглядываясь, по мокрому песку, оставляя за собой, словно капельки слез на щеке, цепочку быстро наполняющихся водой следов.

До вечера я ходил словно пришибленный, образ странной женщины никак не шел из головы. Я, словно наяву, видел, как убегает она вдоль надменной свинцовой реки, унося мой покой на ивовом кукане.

За ужином – рассыпчатой, с румяной корочкой поверх чугунка пшенной кашей – только что из русской печи; под парное молоко из глиняной кринки (я думал, что такие остались лишь в музеях), я не удержался и спросил бабу Машу о седой красавице.

Улыбчивая румяная старушка вздрогнула и даже побледнела.

– Ой! – поднесла она ко рту ладошку и тревожно закачала головой с забранными под гребешок белыми волосами. – Никак свезло тебе Рыбачку стренуть?

– Ну да, она рыбу ловила, – не понял я реакцию бабульки.

– Спросила тебя про топляка? – перекрестилась баба Маша.

– Про какого топляка? – удивился я. – Нет, мы с ней рыбу ловили.

– Ты чо?! Ты чо? – словно увидев привидение, замахала на меня руками старушка.

– А что тут такого-то? – обалдел я совершенно. – Ну не в себе малость женщина, но безобидная ведь.

– Чо и балакаешь-то? Безобидная… – зашипела на меня баба Маша и, будто вколачивая в себя гвозди, принялась истово креститься на икону в углу. Отвесив ей с десяток поклонов, она снова повернулась ко мне и горячо зашептала, оглядываясь зачем-то на окно: – Нельзя с ей балакать, утянет она в реку-то!

– Да с чего вы взяли? – Я начал сердиться. – Зачем ей меня в реку тянуть? Может, она и больная слегка, но не до такой же степени.

– Не больная она! – махнула на меня снова бабуля и, шустро подпрыгнув, засвистела мне прямо в ухо: – Нежить она, русалица! – Бабка оставила мое ухо в покое, отскочила назад и затараторила: – Кажинный год она тута бывает, что ни лето – то один, то другой ее стренет у реки-то! Тока увидит мужика, бегит к ему, в глаза заглядает и ну пытать: а не тонул ли сей год мужичина какой?

– Меня не спрашивала, – сказал я, чувствуя, как кожа покрывается пупырышками. – Ну а если и спрашивает, что с того? Много она сама-то мужиков утопила?

– Утопила-утопила! – часто закрестилась баба Маша, но в голосе ее я не почувствовал убедительности.

– Кого? Когда? – попросил уточнить я. – Сколько безвинных жертв на ее счету?

– Не щитала я, – вновь отмахнулась от меня бабушка. В ее голосе скрипнула обида.

– Да вы не сердитесь на меня, баба Маша, – приобнял я старушку за худенькие плечи. – Только не верю я в эти сказки. Живая она, точно вам говорю, только нездоровая. Вот и задает такие странные вопросы.

– Вы теперича ни в чо не верите, – тяжело вздохнула бабуля. – Тока кабы была та Рыбачка живой бабой, то признал бы ее кто. У нас ить не город – три деревни на сорок верст. О-хо-хо, Фома ты неверующий, ешь давай кашу, простыла ужо.

С Ольгой я познакомился этим же летом, когда вернулся после короткого отпуска домой. В тот день я засиделся на работе – сдавали подрядчику новую программу – и устал как черт. Возвращаясь домой, шел не спеша, наслаждался летним теплом, вечерним ласковым солнцем; поглядывал на девчонок, радуясь вместе с ними жизни, молодости и красоте.

Эту девушку я приметил издали – что-то в ее фигуре и походке показалось мне тревожно-знакомым. Она шла, опустив глаза, думая, наверное, о чем-то несбыточном и далеком. Поравнявшись со мной, она вскинула ресницы. Я увидел ее глаза и вздрогнул – на меня плеснуло серой речной волной с отраженным в ней небом. Не в силах отвести от этого чуда взгляда, я прошептал:

– У вас есть сестра?

– Что? – остановилась девушка.

– Сестра, старшая? – переспросил я. – Вы так похожи на одну женщину…

– Нет, – виновато улыбнулась девушка. – У меня нет сестры. Даже младшей. Это ваш способ знакомиться?

– Мне не надо с вами знакомиться, – неожиданно вырвалось у меня. – Я и так знаю, что вы Ольга.

– Вот как? – попыталась улыбнуться девушка, но робкая улыбка тут же исчезла с ее лица. Из глаз улетучилась небесная синь, и осталась лишь речная серость. Темные брови нахмурились. – Это уже интересно. Наводите обо мне справки? Что вам еще удалось узнать?

Она прищурилась, презрительно поджала губы и уголки их мелко запрыгали, словно девушка собралась заплакать.

Из моей головы разом вылетели все мысли, в ней завертелась одна лишь лаконичная фраза: «Ну ты и придурок!» А Ольга резко дернула головой, словно стряхивая непрошенные слезы, повернулась и стремительно зашагала дальше.

Я застыл на месте, провожая девушку взглядом, и продолжал повторять: «Придурок! Придурок! Придурок!» Видимо, я произнес это справедливое, хотя и чересчур мягкое по отношению к себе определение вслух, потому что два тощих парня-очкарика, как раз проходившие мимо, гоготнули, блеснули на меня очками и один из них бросил:

– Еще какой!

А второй добавил со злорадством:

– Так и вьются вокруг Ольги! А она их отшивает, отшивает… – судя по тону, его самого Ольга тоже отшила.

– Строит из себя, – фыркнул первый очкарик, тоже вряд ли пользующийся Ольгиной благосклонностью. – Прынца ждет! Даже Серегу…отина послала.