Уильям Шекспир - Все сонеты Шекспира

Мои глаза с моим же сердцем бой
затеяли — чему виной ты сам:
глаза хотят присвоить образ твой,
а сердце не даёт его глазам.
Приводит сердце веский аргумент,
что ты — в груди, незримый для зениц.
Глаза же говорят, что оппонент
солгал, и ты укрыт в тени ресниц.
По иску сердца завершив процесс,
решил присяжных размышлений суд,
что стороны, учтя свой интерес,
по равной доле у тебя возьмут:
Глаза — твои наружные черты,
а сердце — свет сердечной красоты.

Глаза, изголодавшись по тебе,
и сердце, разрываясь от тоски,
забыли о своей былой борьбе
и подружились распрям вопреки.
Твой нежный образ — пиршество для глаз,
зовущих сердце в гости, а в гостях
глаза пируют в следующий раз,
когда ты сердцу явишься в мечтах.
Итак, моя любовь и твой портрет
и без тебя со мной наедине.
Летят мои мечты тебе вослед,
а ты при них, пока они при мне.
А если спят мечты, — глаза не спят
и в сердце будят образ твой и взгляд.

Как я старался, покидая дом,
убрать все побрякушки в сундуки,
чтобы нажиться на добре моём
рукам недобрым было не с руки.
Зато зеницу ока моего —
то, что дороже самых жемчугов, —
тебя, мои печаль и торжество,
оставил я приманкой для воров.
От них тебя не спрячешь в сундуке:
со мною ты, хотя тебя здесь нет, —
укрыт в груди моей, как в тайнике,
но можешь выйти запросто на свет.
Во мне столь ценный клад, что и святой
из-за него решится на разбой.

Настанет срок (едва ли он далёк),
и поразит меня твой хмурый вид;
и, подводя моим грехам итог,
твоя любовь закроет мне кредит;
настанет день, и солнце глаз твоих
не отличит меня среди людей,
найдя в исходе склонностей былых
причину отчуждённости своей;
настанет час, когда я присягну, —
в ничтожестве собой изобличён, —
что я вменяю всё себе в вину
и что на стороне твоей закон.
Забыть меня — есть повод не один,
а полюбить навеки — нет причин.

Легко ли — завершить свой путь дневной
и вдруг, уже на ложе возлежа,
понять, что между другом и тобой
на мили увеличилась межа?
Меня и горе тяжкое моё
скакун понурый медленно влачит,
как будто говорит ему чутьё,
что в одиночку я не фаворит.
В крови от шпор, мой взмыленный одёр
не думает скакать во весь опор,
но хриплый стон животного остёр
и душу ранит пуще всяких шпор.
В тоске я мчусь куда глаза глядят,
но радуюсь, когда гляжу назад.

Так извинял я глупого одра
за то, что не хотелось скакуну
меня от друга увозить вчера…
Но если я обратно поверну
и мне галоп покажется рысцой,
пускай пощады эта тварь не ждёт.
Я даже ветер, будь он подо мной,
пришпорил бы, погнав его в полёт.
Хотя какой рысак бы ни трусил
наперекор желаниям моим,
его простил бы мой любовный пыл,
что вскачь несётся, с клячей несравним.
Я уезжал — был шаг её не скор,
а к другу — сам помчусь во весь опор.

Я как скупой, чей ключ не всякий час
влечёт его к заветной кладовой,
чтоб созерцать свой золотой запас
счастливец мог с предельной остротой.
И потому пленительны балы,
что им оправой служит целый год;
и бриллианты потому светлы,
что на колье они наперечёт.
Вот и тебя, как праздничный наряд,
похоже, держит время под замком,
и как же я порой бываю рад
тому, что взаперти, — во мне самом.
Будь славен тот, с кем счастлив я вполне,
кто, уходя, надежду дарит мне.

Ты из какого соткан вещества,
что обладаешь множеством теней?
На свете нет без тени существа,
но всех ты тенью жалуешь своей.
Сравнив портрет Адониса с тобой,
все назовут подделкой полотно.
Тебя затмить античной красотой
самой Елене было б не дано.
Благословенья твоего полны
цветенья миг и спелости пора:
Весне ты даришь прелесть новизны,
а осень добротой твоей щедра.
Делись со всеми обликом своим,
но сердцем будь един и неделим.

В оправе совершенства в сотни раз
покажется прекрасней красота.
Хотя красивы розы без прикрас,
мы аромат их ценим неспроста.
Шиповник тоже ведь не без шипов
и пышностью ничуть не обделён,
и, словно роза, ликовать готов,
в разгаре лета свой раскрыв бутон.
Но качества его невелики:
без пользы жил, бессмысленно зачах;
тогда как мёртвой розы лепестки
свой век продлят в изысканных духах.
И ты за совершенства мной воспет,
а не за красоту весенних лет.

Надгробий царских злато и гранит
моим могучим строфам не чета.
не с пыльных и полузабытых плит
заблещешь ты, но с книжного листа.
Строителей и скульпторов труды
падут во время войн и мятежей,
но стрелы Марса и огонь вражды
не уничтожат памяти твоей.
От зависти и смерти защищён,
ступай в века, земных племён кумир,
и ты увидишь, как в конце времён
износят люди этот бренный мир.
В сонетах и зрачках любимых глаз
живи, пока не грянул трубный глас.

Восстановись, любовь, не то сочтут,
что не острее ты, чем аппетит:
едва он утолён обильем блюд,
как тут же разыграться норовит.
И ты, хоть ненасытна, но подчас
твой взгляд от пресыщенья мутноват;
но дух любви в дремоте не погряз
и вновь твои глаза огнём горят.
Как берега разрезаны рекой,
чета, устав любить, разлучена,
но, всякий день сходясь над быстриной,
любовью пуще прежнего полна.
Мы охлажденье назовём зимой,
и станет лето радостью тройной.

Что твоему рабу часы и дни,
когда тебе прислуживает он?
Ничуть не утомительны они,
пока приказ твой для меня закон.
Не в силах я роптать, мой сюзерен,
когда гляжу с тоской на циферблат,
или поверить горечи измен,
когда слуге убраться повелят.
Нет права у несчастного раба
из ревности вопросы задавать;
в одном я убеждён: кого судьба
с тобой свела, на том и благодать.
Тебя полюбишь — будешь в дураках
и не заметишь зла в твоих делах.

Божок, внушив мне, что я твой вассал,
следить не позволяет за тобой,
чтоб я твоим досугам не мешал
и не смущал тебя своей мольбой.
Ты можешь подозвать меня кивком,
свободен ты, а я попал в острог;
не смея обвинять тебя ни в чём,
сношу я кротко всякий твой упрёк.
Во всём ты прав. Твои труды и дни
тебе по всем правам принадлежат.
Где хочешь будь, что хочешь учини, —
ты сам своим злодействам адвокат.
Пусть без тебя живу я, как в аду,
беспечно веселись… Я подожду.

Но если всё известно наперёд
и бесполезны разума труды,
который в заблужденье создаёт
не новые, а старые плоды, —
то, отсчитав в минувших временах
с полтысячи круглогодичных фаз,
отыщет память образ твой в строках,
какие разум вывел в первый раз.
Я оценю, каким был древний слог,
создавший чудо с помощью письмён;
смог я их превзойти или не смог
иль смысла нет в кружении времён.
Но верю я, что первозданный ум
хвалил не так, как я, а наобум.