Татьяна Снежина - Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания

Так шли дни за днями. Быт наладился, появились друзья, появились радости жизни на Камчатке. Снега за зиму насыпало по край нашего подоконника на втором этаже с тыльной стороны дома. Менее удачливые соседи с первого этажа копали специальные туннели для прохода света к окнам квартир. А мы, мальчишки, копали «тайные ходы», армейские землянки, строили крепости и замки, благо материала — снега было в избытке.

Приходя домой с мокрыми ботинками и мокрыми варежками, приятно было греть ноги и руки, приближая, пока станет очень горячо, к раскаленной топке буржуйки. К моему приходу квартира наполнялась ароматами украинского борща, и обычно я устраивался на белом подоконнике на кухне и, сдобрив борщ сметаной, ел его, глядя в окно на заснеженные склоны сопки. Подоконник был деревянный, покрашенный белой краской, и всегда теплый, потому что под ним располагалась чугунная батарея центрального отопления. Когда Таня научилась самостоятельно сидеть, она проводила на этом подоконнике почти все свое детское время. То, сидя на нем, она постигала женскую науку, наблюдая за работой мамы по стирке, по готовке, то наблюдала за птичками и кошками на заборе напротив дома, то вечером, когда уже ничего кроме звезд и одинокого фонаря не было видно, слушала сказки, рассказываемые мамой или читаемые мной. Но это будет немного позже. А пока…

Весна принесла солнышко и новые запахи. Город стоял посреди поистине девственной природы на склонах сопок. И когда пришло тепло, ручьи текли и текли, и с ними в город врывались ароматы природы. Однажды, когда я сидел и делал уроки, мама развешивала мокрое белье на веревках за окном, а в него врывался студеный, еще не по-весеннему ветерок, сестра, нахмурив брови, казалось, ее чем-то озаботил мамин труд, неожиданно для нас встала на ноги и побежала в соседнюю комнату. Мы, оторопев на секунду, кинулись за ней. А она уже сидела на полу около родительской кровати и, сняв телефонную трубку, кричала, продолжая хмурить брови: «Алеля, Алеля». Девочка, наблюдая, как тяжело маме вести хозяйство, по-женски решила, что мужу пора идти домой и помогать жене и, она подражая маме, звала «Валеру».

Последний снег сошел только к маю. А май прекрасный месяц еще и потому, что это конец занятий в школе, а значит, начало каникул, и не только у первоклассников. И опять в путь… денег у родителей на отпуск всем не хватило, поэтому отправили отдыхать тех, кому это важнее после полугодовой зимы — детей. Опять Украина, бабушка с жалостливыми глазами, дедушка с вечно оптимистичной улыбкой…

Прошло два года. Опять долгожданная весна. Ноги скользили по мокрой земле. Я жмурил глаза, но они все равно слезились. Слезились от многочисленных, приятно ослепляющих мириадов солнечных зайчиков, солнца, раздробленного в лужах и ручьях весенней земли. Слезы холодились студеным ветерком, долетавшим с просторов бухты и… от этого глаза слезились еще больше. Но это было приятно и радостно. Воскресенье! Мы вместе! Путешествие в дикий лес! И мы с папой идем жечь костер, пить березовый сок, есть шашлык и, может быть, нам встретится медведь. Да, настоящий медведь. Нам папа часто рассказывает, как жители окраин видят их на подходах к городу. А сейчас они проснулись от спячки и голодны, вот и рыщут вокруг человеческого жилья. И будет это настоящее приключение. «Р-р-р» — изобразил я медведя сестренке. Она почему-то звонко засмеялась и стала подпрыгивать на руках у мамы. Общее отличное настроение передавалось и ей.

Мы шли вверх по склону сопки. То там, то здесь над ней поднимались клубы сизого, еле заметного дыма от костров. По щекам уже текли редкие слезинки, а ноздри жадно ловили этот дымок среди ароматов весны. В нем чувствовался уксусный привкус — народ жарил первые шашлыки, в первое по-настоящему теплое воскресенье. Весна! Воздух все сильнее пах дымком и еще звонкими ручьями и солнышком.

Сумка тяжелая. Иду, тащусь. Ее ручки больно врезаются в руки, несмотря на частую их смену. Но это моя ноша. Я — настоящий мужчина и путешественник! В ней большой термос с горячим чаем, бутерброды с колбасой и красной рыбой. Эту сумку тащу я, мама — Таню, а папа несет из зеленого брезента рюкзак. Я знаю, в нем настоящий топор, чтоб рубить деревья на дрова, маринованное мясо на шампурах и еще много других интересных вещей, которые есть только у моего папы, — армейский фонарик, охотничий нож, транзисторный приемник, его сам спаял мой папа, и фотоаппарат… Выйдя за границу последних домов и углубляясь в заросли дикой рябины, которой покрыт крутой склон сопки, мы вышли на заветную тропинку, еле различимую среди выбивающейся уже из холодной земли травы, и отец пересадил Таню себе на шею поверх рюкзака. Она явно этому рада. Еще бы, наконец-то папа выступает в роли лошадки. Она периодически кричит «и-и-го-го» и делает ногами движения, как будто его пришпоривая. Ему не обидно, он улыбается и левой рукой тащит на «буксире» маму, мама — меня, взяв вторую ручку моей тяжелой сумки.

В горку идти трудно и жарко. Солнце уже нагрело одежду, тело вспотело, дышать тяжело. Но вот она, спасительная вершина. Грудь разрывается частым дыханием, но на душе весело и хорошо. Мы останавливаемся на несколько минут на небольшой привал. Папа спускает на ближайший камень юную наездницу, и мы любуемся открывшейся панорамой — снежные вершины, отражающиеся вместе с небом в синеве глади бухты, солнце, опять слепящее глаза своими зайчиками на ней, военные корабли и рыболовецкие сейнеры… и город лежащий у нас под ногами. Отсюда был виден наш дом, наша улица, моя школа. Наблюдая, как мальчишки соседские лазят по заборам, мне почему-то делается смешно и одновременно гордо за то, что мы здесь с отцом, и мы занимаемся куда более интересным делом.

Передохнув, мы продолжили наше путешествие. Удалившись немного вглубь леса и найдя укромную, скрытую от еще прохладного ветерка с бухты, но очень живописную полянку, мы разбили наш лагерь. Потом такие краски весны с яркими пятнами солнышка на зеленой молодой траве я увижу только на картинах Моне.