Елена Трушникова - Свет четырёх влюблённых звёзд, или Приключения доктора в Запределье. Часть первая

Она грубо дернула нерасторопного отца в темноту подъезда и хлопнула дверью, не попрощавшись. Наверняка дракониха надеялась, что, ликвидировав истинную хозяйку без спроса занятого тела, сможет уже безраздельно властвовать в их семье. Поэтому и с домочадцами сюсюкать больше не требовалось. Полный семейный неконтролируемый извне тоталитаризм!

Сашка подошел к окну, глядя на выезжающую с парковки машину, и проводил отца (именно его) взглядом. Убедившись, что остался один, достал обгоревшее фото и еще раз посмотрел на маму: уже не на цветном, наполненном сиянием солнца, а на черно-белом снимке у самого края скамьи, испуганно поджав под себя ноги, сидела его горячо любимая мамочка.

– Здравствуй, родная моя, – с нежностью погладил глянцевую бумагу истосковавшийся по материнскому теплу сын.

– Здравствуй, Сашечка! – тихо прошелестел ответ.

ГЛАВА 9

Бревенчатая банька, выстроенная на берегу спокойной широкой реки, уже была жарко протоплена. Раскаленный пар, свежий березовый веник, раскрасневшееся от горячей воды тело. Каждая клеточка организма, очищенная жаром русской бани, пела от восторга. И совсем не напрягало раннее, почти в три часа ночи, пробуждение.

Вволю наплескавшись, Сергей вышел в предрассветную прохладу. Небо посветлело, посерело, и в молочной тишине все заливистей и громче перекликались звонкие птичьи голоса. По тропинке мужчина неспешно вернулся к дому. Под развесистой березой, на верхушке которой что-то напевала белка, его ожидал большой медный самовар и свежеиспеченный хлеб. Густая сметана и янтарный мед так и ждали того момента, когда их намажут на большой хрустящий ломоть.

Белая собака лежала на пестром домотканом коврике и внимательно смотрела на приготовления к завтраку. Не спали все обитатели маленького двора. Как будто чего-то ждали…

Сергей, с удовольствием надкусил хрусткий хлебный ломоть и, отхлебнув из белой фарфоровой кружки обжигающий чай, обратился к собаке:

– А почему баба Нина тебя облачком называет? Ты же, вроде, Клавдия?

Белка перепрыгнула пониже и, свесившись с толстой ветки, засмеялась:

– Так эта псина у нас – англичанка. Ты с английского Клауд (Cloud – англ. – облако.) переведи – вот тебе и облачко, и Клавдия – два в одном.

– Нина Петровна английский знает?

– Ну, ты же знаешь.

– Знаю. Но это – я. А она, живя в Запределье, – откуда?

– Дубина! Все, что знаешь ты, знает и она, – белка помолчала и добавила. – Жалко, что ты сейчас не можешь знать всего, что ей известно. Приходится вдалбливать тебе простые истины.

– Ничего себе, простые! – покачал головой человек.

– Да как же можно не знать? Это ж, как два пальца об…

– И откуда у вас троих такая грубая манера разговора? – поморщился Сергей.

По меньшей мере, странно было слышать от непоседливого милого зверька крепкие слова, зачастую переходящие в почти площадную брань. И, опять перехлест в сознании: «брань – от зверька!» Когда уже он ко всему этому привыкнет?

– Не откуда, а для чего! – считав его мысли, ответила Клавдия. – Для энергетического баланса.

– Что?

– Ну, баланс необходимо соблюсти, – белка деловито почесала пушистое пузико. – Чтобы у Антонины там, в ее темноте, была возможность хоть что-то светлое сохранить. Правильная речь – ее спасательный круг в море тьмы.

– Ну а нам с хозяйкой и с этой вот хвостатой тараторкой приходится почти что жаргоном пользоваться. Вот и делим этот груз на всех, – вздохнула белая собака. – Хорошо, хоть можно поругаться по-настоящему, уединившись. То, что ты порой от нас слышишь, Человек-Сергей, это, поверь, такая мелочь…

– А куда деваться? Мы Нине Петровне помогаем. Если бы не наша поддержка, она тебе строение мира на фене бы объясняла, – продолжила Рыжуля. – Ты думаешь, я там песни на березе пела? Да материлась я нараспев. Залезла повыше, чтоб никто не слыхал, и крыла всех и вся на беличьем матерном.

***

На покосившемся крыльце появилась бабка в домотканой рубахе и накинутом сверху капоте* (*Капот – женское платье, разновидность домашнего халата, пеньюара, XIX век.). Кряхтя спустилась по ветхим ступенькам. Отдышалась немного, оглядела Сергея, улыбнулась:

– Ну что, соколик, чист и свеж как огурец? Пойду и я старые косточки попарю, чтобы восстановление веселее шло.

Опираясь на клюку, она побрела к берегу.

– Может, помочь чем, баба Нина? – глядя ей вслед, спросил доктор.

– Да чем ты сейчас поможешь? Разве что ковш воды мне в баньку принеси. А я пока отдохну, – хозяйка присела на ствол упавшего дерева и словно окаменела. С каждым часом она двигалась все тише, все чаще замирала, словно отключалась от мира.

Сергей пошел в избу. В предрассветном сумраке вода в кадушке показалась ему не совсем свежей. Может, где еще есть? Огляделся, увидел за печкой два кувшина. Он взял ближайший и налил содержимое в черпак. В спешке совсем не обратил внимания на разлившийся по избушке хрустальный звон. Или просто стал привыкать к непонятным пока еще волшебным звукам, ощущениям, цветам.

Ковш он поставил в предбаннике на лавку. Огляделся, заметил, что холодной воды маловато. Спустившись к покрытой утренним туманом реке и наполнив два больших ведра, долил доверху пузатую деревянную бадью. И поспешил назад – большая собака обещала рассказать еще много интересного.

Возвращаясь, он отметил про себя, что надо бы соорудить лестницу с перилами, ведущую от подножия холма к самому дому. Чтобы Нине Петровне сподручнее было подниматься. По пути, поравнявшись с отдыхающей еще хозяйкой и, по-пионерски отсалютовав, весело сообщил:

– Товарищ командир, ваше задание выполнено! Ковш я на лавку поставил. Заодно и свежей воды из реки принес.

– Молодец, касатик. Быстро обернулся, русалки не защекотали, – старуха медленно встала с бревна и направилась к реке неуверенной походкой. На плечо ее был накинут расшитый цветами рушник, в руках – маленькая скляночка, ярко сверкающая сквозь заскорузлые скрюченные пальцы.

***

Баня была жаркая. Бабка вымылась, прогрелась от души. Так хотелось попариться душистым березовым веником. Но сил не оставалось. «Ничего, еще успеется, – подумала она про себя. – Еще многое успеется».

Выйдя из баньки в свежей домотканой рубахе, она посушила полотенцем седые волосы, расчесала их большим деревянным гребнем, немного отдохнула, глядя в светлеющее небо. Вот нижний край облаков порозовел, затем из-за горизонта вырвались ослепительные лучи, раскрашивая небосвод расплавленным янтарем, переливаясь багряным и золотым сиянием. И медленно, словно нехотя, из-за кромки леса стало выкатываться солнце. Когда в расцвеченном утренними лучами небе оформился сияющий полукруг, иссушенная временем женщина поднялась и, осторожно, опираясь на клюку и вымеряя каждый шаг, вернулась в баньку.