Анастасия Родзевич - Светлолесье

Я встала под ракитой, шепча ей просьбу прикрыть меня ветвями да лентами от чужих глаз.

Воители, парни и девицы из Сиирелл, – все соединились сейчас в танце. Я видела Ладу, Ярло и друзей Минта. Дождевая морось исчезала прямо в воздухе, не долетая до них. Чем сильнее гремело небо, тем чаще стучали барабаны, тем злее и яростнее становился танец. Этим вечером на пиру собрались отчаянные головы со всего Сиирелл, но нет ли среди них переодетых червенцев? Нет ли Колхата?

Я коснулась дерева, и в тот же миг знакомое чувство затеплилось внутри, а затем и снаружи – оберег потеплел. Одно рукой я сгребла его в горсть, в то время как другая все еще шарила по ракитовой коре. И вдруг миг прозрения озарил мою память, и из нее, будто из мутной воды, поднялось давно забытое прошлое.

Если сон обернулся злым мороком, то сама ночь становится темницей.

Мое первое воспоминание – песнь. Звучали приглушенные тоскою напевы, и мужчина вел их мерным перекатом голоса. Земля дрожала под копытами взмыленной лошади, солоно и едко пахло дорожной пылью. Крепкие руки прижимали меня к груди, словно драгоценность. Но холод… Морозная стылость давила нутро, слезы в уголках глаз оборачивались льдинками. Откуда я знала это? Когда звучал голос, ночь отступала все дальше и дальше, так далеко, что выпускала меня из виду. И не могла найти, не могла выследить.

Вереница густых образов вставала передо мной – я вспоминала…

– За тридевять дальних далей стоят чертоги светлые, каждой праведной душе в свой час известные. Ни птице мирской туда не долететь, ни аспиду ядовитому не добраться. Я сам не видел, но предки сказывали: явились однажды боги на земли наши и принесли с собой знания добрые. Меж теми, кто хотел учиться, разделили великие премудрости, а тем, кто миру служить хотел, Три дороги открыли, Три Пути.

Человек с теплым голосом ткал тысячи дорог из былин и сказок, на каждой из них – та явь, тот свет, что защитит меня. Рассвет. Я слушала, не трепыхалась, до поры до времени храня грезы на ресницах. Я не видела зарю, но знала, близок тот час, когда проснусь и разомкну веки. А пока…

– Ты колдунья, доченька. – Сухая ладонь легла на мою руку, и под кожей ниточками разошлось тепло. – Ничего не бойся! Каким бы Путем ни шла твоя душа, дар чародейский всегда при ней.

Окончательно я проснулась под каменными сводами, среди мужчин, женщин и детей в свободных одеждах из неокрашенного льна. Эти люди казались мне звездами в полумраке горы. Свет их знако́м, а лица – нет. Откуда я все это знала?

Я сжала в горсти рубаху своего певца-защитника и нашла под ней теплый кругляш. Медовый солнечный свет лился на руки, вместе с голосом отгоняя тьму. Весело и легко журчал вдалеке подземный ручей.

– Дитя. – От толпы отделилась худощавая женщина с вытянутым строгим лицом. – Иди ко мне.

Я выпустила камень и вдруг заметила, что мои запястья перевязаны корпией, на которой появились бурые разводы.

– Это жрецы сотворили с ней, – почти не размыкая губ, прошептал мой певец. – Разве можно такое стерпеть?

– Твоими стараниями они отыщут нас раньше, Фед. Давай, девчоночка, иди, – добавила женщина повелительно. – Ты глухая, что ли?

– Память у нее отнялась, да и руки изранены. Не сумел дорогой вылечить. Инирика, я все-таки настаиваю.

Колдунья поджала губы и посмотрела с осуждением. Но не на меня.

– Не сейчас, Фед. Сначала обряд.

– Девочка натерпелась от червенцев. Посмотри, что они оставили на ее запястьях.

– Зато живая.

– Инирика… Все это слишком странно.

Но в голосе того, кто привез меня, не было уверенности. Он явно знал, что сейчас произойдет, но не воспротивился.

– Но в даре ли она, Фед? Пусть матушка посмотрит. Так надо, ты знаешь.

Певец сам стащил меня и подвел к стене пещеры. Матушка? То, что издали виделось причудливой скалой, оказалось высоким деревом, наполовину вросшим в камень. Под корой плескались золотые нити. Ящерицы разбегались в разные стороны. Чудно́. Я смотрела, дивилась красоте невиданной, и такое тепло шло от каменного дерева, какого я прежде не знавала. А что я вообще знавала, кроме тьмы и ночи беззвездной? Кто я?

– Это Древо. – Фед провел ладонью по коре и опустился в глубоком поклоне. – Аррадо маос. Внутри – душа Обители, госпожи Галлаи, пожелавшей навеки остаться здесь и оберегать колдунов. Госпожа пропускает только тех, кто не желает зла обитателям. Галлая видит, кто мы есть. Коснись Древа, девочка.

Если боги дали нам Пути, отчего нам прятаться во тьме гор?

Но я все же повиновалась. Мне и самой хотелось дотронуться до Древа.

Только вот ткань на руках набрякла алым, и с запястий вдруг слетела капля крови…

Матушка жалела меня, не показывая всего детскому разуму. В мою память, как в пустой колодец, хлынуло жидкое золото. Фед-защитник не все былины пропел мне! Горькие сказки не захотел вспоминать, исцелению мешать! Но я видела, что век Зари кончился Сечей, боги бились со змеем страшным, из недр явившимся. Земля заходилась огнем и плачем! Я видела, как опустился гибельный век Полуночи, когда оставшиеся колдуны воевали с людьми и проиграли. Век нынешний – то ли встанет солнце, то ли погаснет для наших земель. Кто придет и все исправит? Кто справедливость вернет? Вина на колдунах великая. Не мы от людей прячемся – люди от нас!

И страшно стало, сил нет. Тьма поползла из колодца, в глаза заплескалась, золотое сияние украла. Нужно больше света! Камень раскалился под моими пальцами, и кора Древа ссыпалась трухой наземь. Золотой свет застлал глаза, лег на углубившуюся сеть трещин, на дрожащий пол, на удивленное лицо Феда.

Будет не свет, но огонь. Хоть что-то! Пусть тьма не настанет!

Воздух вокруг сделался горячим. Вода из подземного источника испарилась и наполнила пещеру едкой дымкой. Чьи-то холодные руки тянули меня, оттаскивали от Древа. Но кора обжигала ясностью, изнутри вырвалось великое знание – вырвалось, разъярило огонь, позвало на защиту.

Пламя! Но не единожды оно бед наделало…

Я стыдливо отняла пальцы, спрятала опаленные ладони в широких рукавах, и слезы невыразимой печали потекли по лицу.

Меж корней Древа открылся проход.

Фед коснулся моих запястий, и боль ушла.

– Оставь, – прошептал он и обернулся, лихо и радостно, к худощавой колдунье. – Вот так подарочек! Первая колдунья с Пути Разрушения за триста зим!

Но обитатели гор не обрадовались: их кожа краснела и покрывалась волдырями. Та, что звалась Инирикой, взмахнула рукой, и мерцающий щит отделил ее и тех, кто стоял подле нее, от кипящего пара.