Александр Андреев - Продавец Песка и другие сказки потерянного города

– Приманку? – удивился Эми.

– Да, приманку. Когда горькутам не́ черта жрать, они прячутся.

– Где?

– Там, где посуше, где не накроет дождь. В Левом Городе они набиваются в дома. Видишь двухэтажный домик на том берегу, чуть левее, почти у моста?

– Да.

– Это – тоже трактир, только поменьше. Он до потолка забит горькутами, поверь. Можно это подглядеть, если вести себя тихо. Но туда не дотянется шланг моей пушки. Горькутов нужно выманить поближе к Реке. Для этого приходится разбрасывать по берегу свежие дрова – поленья и колоды из только что спиленных деревьев. Приманка должна пахнуть живой смолой: на мертвую древесину эти твари не выползут. Скорп согласился дать самую большую свою лодку с таким уговором: он участвует в охоте, а добыча пополам; если жемчужин окажется нечетное число, то Скорпу – на одну больше, а если будет всего одна, то она – его. Торговаться я не стал, хотя лодки были у многих, а водяная пушка – у меня одного. Вот только посвящать весь Город в свои планы не хотелось. Скорп не был болтлив, и меня это устраивало. Конечно, условия его не назовешь справедливыми, но желание обогатиться одолевало меня не так сильно, как любопытство. Мне не терпелось сделать то, чего ни один черт еще не делал, и спорить по пустякам было скучно.

– Но что же это за водяная пушка? – выпалил Эми.

– Ага! Глаза у тебя горят – хороший знак: тебе нравится опасность, Эми!.. Знаешь, в детстве я не умел отвечать обидчикам, которые были вдвое больше меня. Зато потом, когда они повзрослели, ни один из них не мог того, что мог я. Смертельный риск привлекает меня, как, может быть, тебя – музыка.

Савелий допил грог, щелкнул пальцами официанту, недвусмысленно тыча пальцем в свою пустую кружку, и продолжал:

– Однако же, мне чертовски нравится жить, и я не охочусь на горькутов голыми руками. Стрелять по ним из ружья – значит, совсем не любить жизнь. Пулей ты можешь отстрелить от жука половину, но она тут же прирастет к нему обратно, если цела золотистая жемчужина – сердце горькута. А после твоей глупой стрельбы на тебя кинется целый батальон песочных тварей – даже не сомневайся. И уж тут тебя спасут только ноги – если вообще будет, куда бежать. Зато вода и разрушает горькутов и отпугивает их. Главное в моей пушке – это насос, который когда-то стоил мне всех моих денег. Он нагнетает воду из реки в шланг, а через него – в длинную железную трубку, которую охотник несет на плече. Шланг складывается на дне лодки кольцами, которые разматываются вслед охотнику. Подходишь к жуку, который жрет твои дрова, отщелкиваешь на трубке пружинный курок, и из нее бьет струя воды.

Савелий припал ртом к новой горячей кружке, и Эми нетерпеливо спросил:

– А потом?

– А потом очень внимательно смотришь по сторонам, роешься в мокром песке, находишь жемчужину и бежишь к лодке.

– И этим можно зарабатывать на жизнь?

– Еще как! За эти безделушки платят чертовски недурно, спроси у Харлампия.

– Но почему? Что в них?

– Говорят, они исполняют желания. Я проверял на себе: ни черта, никакого толку.

– Значит, вы тоже – избранный, – задумчиво пробормотал Эми.

– Избранный, говоришь? А-а! Вот-вот-вот-вот! Ну конечно! Так я и думал!

– Что?.. Что вы думали? – растерялся Эми.

– Так я и думал: ты знаком с ним ! «Избранный» – это его любимое словечко.

Эми стал лихорадочно вспоминать, просил ли его Продавец Песка хранить в секрете их разговор, или нет? И не мог вспомнить. Только сейчас его удивила эта странность: ведь толстый забавный степняк, казалось бы, делился с ним поразительными тайнами, но, похоже, его вовсе не заботило сохранение этих тайн. Нет, он ни разу не предупредил, что о сказанном лучше не болтать. Но отчего-то Эми вовсе не хотелось болтать о том, что он слышал от Продавца Песка. Отчего? Оттого ли, что все это смахивало на шутку, и можно стать посмешищем, рассказывая о невидимом голосе? Или что-то другое, необъяснимое, заставляло Эми сдерживать свой язык?

– Не хочешь рассказать мне о Продавце Песка? Как вы познакомились, Эми?

Снова Эми выдал себя своим вдумчивым молчанием. Снова было поздно отрицать.

– Неделю назад он окликнул меня на площади. Не знаю, кто сказал ему мое имя.

– Чего он хотел от тебя?

– Он предлагал мне песок.

– И подарил жемчужину?

– Откуда вы знаете?

– Тебе больше негде было ее взять. Ты не мог ее купить, и никто на свете не подарил бы ее тебе… Кроме него…

– Вы его хорошо знаете?

– Его нельзя хорошо знать. Да я и не хочу. Возможно, он – дьявол, если, конечно, дьявол существует, в чем я сомневаюсь.

– Но он же такой веселый…

– Я знал многих весельчаков, но ни у кого из них не вышло из мертвого стать живым.

– А у него вышло?

– Да. Я видел его мертвым, а потом живым.

– И вам не могло показаться, что он мертв?

– Пуля пробила его сердце насквозь и застряла в твоем стуле.

Эми обернулся: за его левым плечом, в массивной спинке деревянного стула угадывалась кое-как заделанная и закрашенная выбоина. Савелий поспешил его успокоить:

– Это случилось много лет назад. Я был тогда еще мальчишкой, чуть постарше тебя. В тот день погиб мой отец, и я не сомневался, что виноват в этом Продавец Песка. Я нашел его в трактире, приставил к нему отцовский пистолет и выстрелил. Меня отправили в тюрьму, а его, с дыркой в сердце – в больницу, чтобы врач записал, от чего он умер. А наутро меня отпустили по просьбе Продавца Песка. Когда с него стащили халат и оставили голым на столе у врача, он покашлял, встал и потребовал халат обратно. Врач, глядя, с какой скоростью затягивается кровавая дырка на груди покойника, сам чуть не умер, но халат ему отдал. Степняк доковылял до Градодержавы и заявил, что у нас с ним просто была чертовски веселая игра, но поскольку никто не убит, в тюрьме мне делать нечего.

Савелий сделал большой глоток. Эми невольно скособочился на правый край стула, подальше от следа пули на спинке. Старатель разжег трубку, закурил и продолжал:

– Потом я его навестил, и у нас был долгий разговор. Он уверял, что не виноват в смерти моего отца, и убеждал меня в том, что я – избранный, и мое будущее может оказаться великим, если я не буду валять дурака. Я ему не верил, но слушал вежливо – просто потому, что этот непонятный человек вытащил меня из тюрьмы. А он хохотал и просил больше в него не стрелять, потому что это очень долго болит, а умереть он не может.

– Но почему?

– Я не спрашивал. Мне было стыдно – даже при том, что я не мог знать, как все обернется. Я ведь желал ему только смерти, но не мучений.

– А почему погиб ваш отец?

– Из-за моста! Отец погиб из-за моста. Он долго уговаривал самых главных начальников – тех, у кого лица желтые, как старая бумага. Наконец, они поверили, что Левому Городу крышка, и нужно переселять оттуда жителей. На восточной окраине стали строить новые дома для переселенцев. Но отец на том не успокоился: он день за днем втолковывал желтунам, что Город может защитить только Река, и поэтому мост должен быть взорван. И вроде бы, поначалу желтуны соглашались, но вдруг, в один прекрасный день, заупрямился самый главный желтун в Городе. Градодержец наговорил всякой чепухи, заявил, что мост так украшает Город, что разломать его он никому не позволит. Отец вернулся домой в отчаянии и, не сдержавшись, сказал, что градодержец повредился умом, а затем пробурчал себе под нос: «Знаю я, отлично знаю, кто ему нашептал. Это – он, конечно, это – он!» «Папа, о ком ты говоришь?» – спросил я. «Это – Продавец Песка! Недаром он вчера появился в Городе, ох недаром! В доме градодержца он – всегда желанный гость. Но я ему не позволю. Нет, я ему не позволю!», – отец говорил, словно сам с собой, но вдруг посмотрел мне в глаза и сказал: «Сын, берегись Продавца Песка! И если случится большая беда, знай: ее имя – Продавец Песка!» А потом в доме настали тяжелые дни: отец мрачно молчал, о чем-то неотступно думая. Мы с матерью знали, что, когда он такой, не́ черта его расспрашивать. И однажды посреди ночи Город проснулся от страшного взрыва. Отца дома не оказалось. Двое ночных донимал сказали, что остановили его на пути к мосту, но рассмотрев его документ, откозыряли и двинулись дальше. Вскоре раздался грохот, вспыхнуло огромное пламя, и середины моста не стало. Река унесла обломки, а с ними, конечно же, и тело отца, потому что больше его никто никогда не видел…