Александр Андреев - Продавец Песка и другие сказки потерянного города

– Какой экспедиции? Куда?

– В Левый Город, черт возьми, куда же еще!

– В Левый Город?! – вскричал Эми. – На тот берег?!

– Говори тише. Да, на том берегу я добываю золотистые жемчужины.

– Такие, как тетушкина?

– Да, такие.

– Мне… я, кажется… – запнулся Эми. – Нет, все-таки лучше идемте в трактир.

– Ну, конечно же, ты весь дрожишь. Утро выдалось чертовски холодное. Пошли!

Трактир стоял на краю высокого берега, над самой пристанью. Столики были еще пусты. За окошком голубела Река, а за ней сплошь желтел песок. На том берегу не видно было ни зеленого кустика, ни деревца, одни лишь дома – словно кто-то высыпал в огромную песочницу охапку игрушечных кубиков. Слева через Реку тянулся мост, разорванный посередине. Савелий глотнул горячего грога и заговорил:

– Мой дед был из древаков, ушедших жить в Город. Покидая свое братство, древаки обычно селились на левом берегу, подальше от Градодержавы. Так поступил и мой дед. На том берегу родился мой отец, и там родился я. Тогда мост был еще цел, и по нему ездили не только телеги, но даже два автомобиля, что сохранились от старых времен. Когда-то, еще до моего рождения, автомобили, говорят, ездили сами. Потом в них стали впрягать лошадей, чтобы катать детей. Ты когда-нибудь видел автомобиль?

– Нет.

– Ну, конечно, нет. И, наверное, не знаешь, что Левый Город прежде называли Левоторжьем, потому что там было торжище – торговая площадь, куда на верблюдах приезжали со своим товаром степняки. Когда я был таким, как ты, на той самой площади стали рассказывать черт-те что: будто бы в степь с юга ползет горячий песок и засыпает дикие степные травы. Мой отец был учителем. Он был очень учен, а любопытства его хватило бы на десять таких, как я: он без конца что-нибудь изучал. И стоило ему услышать про то, что «песок съедает степь», как говорили торговцы, он сел на лошадь и поехал это изучать. Его долго не было. Из степи он вернулся худым, хмурым и тут же отправился в Градодержаву. А потом у него появился вот этот сюртук, что на мне сейчас, а с ним и другой, с красными погонами на плечах.

Савелий отчего-то поморщился и отхлебнул из кружки.

– Ваш отец был донималой? – спросил Эми. Савелий вновь поморщился и отвечал:

– Да, черт бы их побрал. Они сделали отца важным секретным донималой, чтоб он снова поехал в степь и изучил все как следует. Ему позволили взять с собой семью. Так я узнал, что значит «песок съедает степь». Правда, в степи мы почти и не были. В Градодержаве не все верили моему отцу. Многие считали его рассказы бреднями и не хотели тратиться на его экспедицию. Они спорили так долго, что, когда, наконец, мы пересекли тайгу левого берега, оказалось, что высокой душистой травы, о которой рассказывал отец, почти не осталось. Степь уже становилась пустыней, и песок наступал на леса.

– Но почему? Как песок это делал? Как он может наступать?

– Это жуки, Эми. Понимаешь, огромные жуки из песка. Отец назвал их пе́скутами. Они пожирают все, что растет из земли, и то, что они пожрали, становится песком. Не знаю, какой черт их создал, этих тварей, но, кажется, созданы они для одной дьявольской цели: превратить все в песок. Этим чертовым пе́скутам нет числа. Это – армия, которая прибывает и прибывает с юга. Они обходят большие реки, а речушки и ручейки заваливают собой до тех пор, пока остальные не смогут перебежать по разрушенным телам своих товарищей. Их поливают дожди, и они размокают, но на их место приходят новые. А старые подсыхают, оживают и снова перемалывают деревья, кусты, траву. Их челюсти горько дымятся, за что и прозвали их горькутами. Даже отец не мог понять, что это за дым – будто внутри жука горит печка. Да и жар от них заметный, если подойти поближе.

– А зимой?

– А зимой их не увидишь. Эти твари такие горячие, что превращают снег в воду – на свою же беду. Зимой от них остаются только золотистые жемчужины, спрятанные под снегом на кучках песка. Но весной, когда подсохнет земля, жемчужины притягивают к себе высохшие песчинки, и жуки воскресают. Горькуты непостижимы, в них нельзя поверить, пока не увидишь. Ведь ты же никогда не видел горькутов, да?

Эми молчал, повторяя про себя слова Капеллы: «Проделай все втайне; о том, что увидишь, молчи».

– Черт возьми, значит, все-таки, ты их видел, Эми!

Вышло глупо. Ну конечно же, про такое смолчать – все равно, что признаться. Нужно было сразу отвечать «нет, не видел», но Эми вранье давалось тяжко.

– Я… видел одного, – тихо сказал он.

– Где?!

– В нашем саду. Я взял несколько горстей песка и насыпал на тетушкину жемчужину. Весь песок собрался в огромного жука. Я облил его ведром воды, и он растаял.

– Но кто же тебя этому научил?

– Я не могу сказать. – В ушах Эми тихой свирелью пело нежное обещание Капеллы: «Меня ты увидишь, но только не должен ни с кем говорить обо мне».

– Ладно, Эми, храни свои секреты, коль они тебе дороги. Мне интересно одно: ты не был на левом берегу?

– Нет, никогда.

– И не сто́ит.

– Говорят, там живут песочные жуки величиной с лошадь?

– Таких я не встречал. Но однажды на спину мне забрался жук с хорошую овчарку.

– Они что, людей тоже едят?!

– Нет, но они нападают, если видят в тебе опасность.

– И что вы сделали?

– Горькут всадил мне в затылок свои острые жвалы, которые человеку не разжать. Речная вода была близко, но дотащился я до нее не вдруг: на спине словно повис тяжеленный мешок горячего песка, а голову сдавили железные клещи. Вот почему я ношу длинные волосы. – Савелий приподнял серую прядь, и за надорванным сверху ухом Эми увидел острую вмятину в голове. Такая же точно была и за другим ухом.

– Мой череп оказался потверже кедров и елок, – продолжал старатель, – но, когда я, наконец, рухнул с головой в реку и освободился от жука, вода порозовела от моей крови. Нечего было и думать о том, чтобы сесть за весла, и будь я в тот раз один, мне бы домой не вернуться.

– А вы что, бываете там один?!

– Я почти всегда бываю там один – если никто не попросится ко мне в ученики. Но мало кто выдерживал больше одного урока.

– Они погибали?

– О, нет, такого я не допускал. Но они не могли продать свою добычу.

– Жемчужины?

– Да, золотистые жемчужины, которые многим хотелось бы купить.

– Многим? Почему ж тогда ваши ученики не могли их продать?

– Им слишком жаль было с ними расстаться. Они не могли налюбоваться на них. Но если ты не продаешь свою добычу, зачем тебе быть старателем? Они чертовски радовались тому, что добыли, и больше не желали плыть за реку. Все, кроме одного.

– Значит, все-таки есть такой, как вы?

– Нет. Он тоже не мог быть старателем. Он трясся, держа в руках золотистые жемчужины, и не отдал бы их ни за какие деньги. Но он был так чертовски жаден, что побывал на том берегу много раз. Я был тогда молод, и он стал первым моим напарником. Его звали Скорп – лодочник Скорп. Он владел причалом и имел несколько больших лодок. Сам я после смерти родителей обнищал и не мог позволить себе хорошую лодку. Зато я много знал о песочных жуках – как никто больше. А главное: я изобрел водяную пушку против горькутов. Чтобы ее сделать, нужны были немалые деньги, которые мне удалось заработать охотой на волков. За волчий мех дают мало; чтобы превратить мою идею в настоящее, надежное оружие, я целую долгую зиму носил скорнякам волчьи шкуры, из которых шьются дешевые шубы. И теперь мне нужна была большая лодка, чтобы установить на ней мою пушку и перевезти на тот берег приманку.