Александр Андреев - Продавец Песка и другие сказки потерянного города

Харлампий обтер ладонью потный лоб и покраснел еще больше. Эми даже пожалел его. Тот, собравшись с духом, сбивчиво забормотал:

– Ты, сынок, не думай… У меня всё… В общем, одной семьей – хорошо… И телятам хорошо, когда всей семьей, дружно, да… Я ведь – всей душой… я б тебя всему обучил бы как следует, чтоб ты знал, и с телятами там как, да и по бараньей части в общем… Кабанчики, конечно – дело особенное, тут тонкости много… Опять же, одно дело вырастить, а другое – тушу разделать чистенько, чтоб на прилавке-то каждый кусочек заиграл по-своему. Тоже, я тебе скажу, наука – навроде твоей до-ре-ми-фа-соли будет, да… Ну, ты – парень-то смышленый, все схватишь мало-помалу – даром, что такую науку превзошел… Я же – что, я – бездетный; с Феодосией-то нам уж детушек не видать, а тебя бы, глядишь, я и наследником своим назначил, вот… После меня стал бы сам с телятами… В общем, дело хорошее, прибыльное, это тебе – не жалованье получать, да по клавишам стучать…

Бедный толстяк совсем запыхался; так долго он говорил впервые в жизни. Распахнув дверь, Феодосия пришла жениху на выручку:

– Эммануил, ты должен подумать над предложением твоего дяди. Это – блестящее будущее для тебя, сына звонаря. А теперь будем пить чай, – твердо заявила она, сжимая пальцами свою жемчужину.

При первой же возможности Эми сбежал из столовой в свою комнатку и открыл шкатулочку Евы, которая теперь принадлежала ему. Достав из нее сиреневый колокольчик, он позвенел им и погладил его. Он часто делал это: колокольчик напоминал ему об отце. Но ни разу еще не было ему так грустно. Он вдруг понял, впервые в жизни, что никому не нужен. Это было непривычное чувство, от которого хотелось заплакать.

Конечно же, он не думал о том, чтобы уехать с Феодосией и Харлампием. Ни одной секунды не думал он о блестящем будущем с телятами и кабанчиками и о том, чтобы покинуть свой тубелин и свой орган. И ни за что бы он теперь не покинул девочку с рыжими волосами, хоть и не знал, увидит ли ее еще хоть раз. Но здесь, на этой улице, он может хотя бы смотреть на ту скамейку, где она сидела, и воображать, что видит ее, и ждать, что она вдруг появится…

Надвинулись сумерки. Гость, наконец, удалился, и Эми, в который уже раз за эту неделю, пошел выглянуть за калитку: нет ли там ее ? Сердце его замерло и заколотилось, как бешеное: на другом конце улицы, на той самой скамейке, сидела она , все в том же зеленом плаще! Она казалась светлым призраком в темнеющей пустоте! Не вполне веря своим глазам, с дрожью в коленках, он двинулся в ее сторону. И едва он приблизился, она заговорила с ним. Нет, почти запела – так нежна и протяжна была ее речь:

– Та золотая жемчужина – сердце песочное, го́рькута сердце жестокое. Тот, кто носит ее на себе, станет го́рькутом сам, но не вмиг – не так, как песок равнодушный.

– Я не понимаю, – только и смог вымолвить Эми.

– Жемчужину бросишь в песок и увидишь все сам. Воды приготовь; вода эту тварь одолеет. Только проделай все втайне; о том, что увидишь, молчи. И помни: песочное сердце владеет владельцем своим.

– Что это значит?

– Жемчужина эта засыплет песком равнодушия сердце тому, кто доверится силе ее, приносящей удачу.

– А мое сердце она не засыплет песком?

– Ты безразличен к жемчужине желтой, и власти она над тобой не имеет. Прощай.

– А я тебя увижу еще?

– Меня ты увидишь, но только не должен ни с кем говорить обо мне.

– Я никому не скажу о тебе никогда, клянусь! Но как тебя зовут?

– Капеллой зови меня. Сам ведь меня ты назвал так.

– Да кто же ты?! – спросил потрясенный Эми, но тут ему пришлось обернуться. За спиной раздался голос Мокия Третьего:

– Эй, лопоухий! Ты что, со скамейкой разговариваешь? – Мокий замахнулся было на него, но глаза Эми чем-то смутили его, и кулак повис в воздухе. Эми вновь повернулся к скамейке: она была пуста. Кажется, Мокий не увидел никакой девочки! Не взглянув на сына и внука градодержца, Эми побрел к дому, уже не слишком удивляясь. Похоже было, что с этой скамейки можно запросто исчезать без следа – такое он видел уже дважды…

Он не сомневался ни минуты, что должен сделать все именно так, как говорила девочка с рыжими волосами. Теперь нужно было дотерпеть до ночи и не уснуть. Сама Феодосия всегда спала крепко. Дождавшись ее храпа, он вошел в ее спальню на цыпочках и нащупал кулон в шкатулке на комоде. Прихватив фонарь, он так же тихонько прокрался в сад и достал из колодца полное ведро воды.

Левой рукой он зачерпнул горсть песка из пожарного ящика и, приоткрыв ладонь, сунул в нее кулон. Жемчужина, и без того удивительно теплая, сразу же сделалась теплее. Затем он почувствовал кожей, как песчинки сползаются к жемчужине, словно к магниту. Он посветил себе фонарем, раскрыл левую ладонь и увидел на ней большущего жука песочного цвета. И хотя оправа кулона мешала насекомому, жук зашевелился, став горячим.

Эми сбросил жука на землю и хорошенько посыпал его песком, который тут же к нему и прирос. И вот песочный жук, теперь уже величиной с утюг, заковылял к подножию кедра. Оправа скрылась в песочном теле: лишь серебряная цепочка волочилась хвостом. Го́рькут поднялся на задние лапы, раздвинул свои челюсти-жвалы и вонзил их в дерево, отчего оно задымилось. Эми послышалось, что кедр вскрикнул. Поспешно поставив фонарь на землю, он вылил на жука ведро воды. Тот стал быстро расползаться мокрым песком. Схватив кулон, Эми ополоснул его и бросился назад, в спальню Феодосии, чтобы вернуть драгоценность на комод, казалось, дрожавший от тетушкиного храпа…

Он долго не мог уснуть, а потом проснулся от кошмарного сна: разорванный мост через Реку вдруг сам собой сросся, и по нему поползла на Город необозримая армия жуков величиной с кабанчиков. Внезапная мысль заставила его вскочить с постели и одеться. За занавесками едва начинало светать; тетушка, конечно же, еще крепко спала. В третий раз за ночь Эми прокрался к ее шкатулке и осторожно выковырял жемчужину из кулона перочинным ножиком. Быстро напихав в карман конфет, он побежал прочь из дома…

Все родители в Городе – все до единого – запрещали своим детям бывать на заброшенном вокзале. Однако ж было немало мальчишек, и среди них Эми, которые гордо звались «вокзальщиками», потому что знали вокзал, как свой двор. Правда, у юного церковного органиста теперь уже для таких развлечений времени не оставалось. Он давно не бывал здесь, и сейчас, в холодных рассветных сумерках, почувствовал легкую дрожь.

Это пустынное, мрачное место словно нарочно было устроено для игр маленьких смельчаков. По главному пути, вдоль платформы с большим зданием без дверей и стекол, тянулся длинный ржавый поезд, прицепленный к ржавому паровозу. Соседний путь был пуст от начала до конца, то есть до кустов ежевики, где кончались вообще все рельсы и телеграфные провода со столбами. На третьем же пути всегда стоял одинокий вагончик, такой же точно ржавый, как и все, и вдруг – на́ тебе!.. Эми едва узнал его: вагончик блестел новенькой желтой краской!