Нина Малкина - Орден Крона. Банда изгоев

Везулия жила в своих грёзах и даже в самых тёмных видениях пыталась увидеть толику теплоты. Я понимала её – это были отчаянные попытки полюбить жизнь. Жаль, что это ей так и не удалось.

– Мне всегда больно видеть её, Великий Консул, – я слышала, как прошлое королевы зовёт меня, накрывает своей вышитой печалью пеленой. – И в то же время радостно за собственную судьбу. Ведь я, как и она, могла бы обезуметь и лишить себя жизни, если бы мне не повезло узнать вас. Мне так стыдно.

– Не винись, – старик повёл пустыми белками глаз. – Не всем под силу выдержать дар. И ты выдерживаешь благодаря не только везению, но и своей собственной силе, Ванда.

Горжетка колола мою шею иголками пушистого меха. Такая же нелепая, как и я, – лиса, видевшая собственную смерть, но всё ещё способная рассказывать истории. Моя ладонь пригладила мех, пропуская его сквозь пальцы. Нэнке рядом завозилась, закряхтела в своей дремоте, и я отвернулась к окну.

Лангсорд проносился мраморными шпилями, высокими белыми зданиями, фигурными перилами мостов и балконов, ажурными витринами в несколько этажей – сжатый, как пружина, и в то же время громадный, бесконечный, от своего двуглавого шпиля с часами до заповедных рощ за окраинами. Город государственных тайн, великих правителей, гордость и сердце Квертинда. Монументальное творение Тибра Иверийского. Город трагической красоты. Его архитектурная торжественность – словно сцена для главных событий, что разворачиваются в королевстве вот уже двести лет, унося жизни и давая новое существование творцам квертиндской истории.

До Претория оставалось ещё несколько проездов, и я откинулась на мягком сидении, утонула в прохладном бархате обивки, позволяя магии завладеть мною.

Голос, что звал меня с расшитого полотна, стал осязаем, прыгнул на кончики пальцев, поднялся по косточкам. Я охотно подалась ему навстречу, принимая видение, и увидела Лангсорд другим – только растущим стройками на окраинах, поблёскивающим новым мрамором.

Я стою на балконе Иверийского замка и смотрю, как трепещут флажки между шпилями, как развеваются стяги над башнями. Десять лет назад в столице объявили траур. После смерти Галиофа Иверийского траурные флажки успели поистрепаться и выгореть, но их не снимали до сих пор. Галиоф Иверийский был мне отцом, великим завоевателем, присоединившим к нашему королевству новые северные земли. Но я его почти не помню. И чувствую себя лишней на этих затянувшихся проводах усопшего, чужой в этой жизни, как будто я не принцесса вовсе, а траурный флажок, корона на стяге, которую демонстрируют простолюдинам. Всхлипываю от того, как сильно боль врезается в сердце, в кожу. И невыносимо хочется плакать. И уснуть.

– Ваше Высочество! – Я вздрагиваю от голоса фрейлины. – Вам не холодно на балконе?

Оборачиваюсь. За спиной девушка. Пытаюсь вспомнить её имя… и не могу. Платье её прекрасно гармонирует с грузным бордовым бархатом интерьера покоев. Стрельчатые окна увиты массивной золотой лепниной, увенчаны символами власти моей династии. Люстры разбрасывают рассеянный свет своими хрустальными каплями, блестит паркет. А мне хочется шагнуть через перила и лететь, лететь над бездной, между небом и землёй, светом и тьмой…

– Король просил вас подойти в Тронный зал, – вкрадчиво приседает в реверансе девушка. – Позвольте помочь вам с туалетом.

Она стоит посреди комнаты, не решаясь подойти ко мне, словно боится спугнуть, как пташку. Такая понятная, такая простая девушка, что находится на своём месте.

– Мне не холодно, – запоздало отвечаю я на вопрос. – Сегодня чудесный день.

Фрейлина дёргается, как от пощёчины, и я не вовремя вспоминаю, что день сегодня вовсе не чудесный. Мой дед Тибр Иверийский объявит о новом преемнике в честь десятилетия смерти Галиофа. Даже покои украсили соответственно случаю – принесли дюжину дурманящих букетов из белокрыльников Девейны и колючего алоэ. Величие, траур и горечь – вот что знаменуют эти цветы. Колючие толстые листья и острые пики цветков смерти торчат из напольных ваз, словно хотят побольнее уколоть обитателей замка. Корсет сильно давит на рёбра, меня попеременно кидает то в жар, то в холод. Так же, как кидает из прошлого в будущее – между настоящей реальностью. Кидает нас обеих: меня и мою проводницу – Иверийскую наследницу Везулию.

– Ваш супруг и сын ожидают у выхода, – оповещает девушка, осторожно приближаясь. – Сегодня должны объявить, кто следующим займёт трон.

Я согласно киваю, озираясь. Чужой муж, чужой ребёнок, чужая жизнь. Обхватываю тело руками и дрожу, удерживая саму себя в этой реальности. Кто я такая? Пошатываюсь, но меня подхватывает фрейлина – такая же прекрасная, как цветы в вазах и убранство королевского дворца. Она тащит меня на кровать, но я отказываюсь и тихонько сажусь у туалетного столика. Зеркало в резной золочёной раме отражает уставшую женщину, почти прозрачную, с бледной кожей и светлыми волосами., и меня ужасает сходство меня самой и Везулии. Только мои глаза неяркие, светлые, а у неё вместо глаз – лиловые провалы без дна, а в них – страх и усталость. Зачерпни ладошкой – напьёшься слабости и отчаяния. И жалости. Позорной, убивающей жалости к самой себе.

Мои на удивление широкие пальцы перебирают часики – маленькие, большие, мужские и женские. Они тоже говорят со мной, но не рассказывают истории, а пульсируют магией, мощно, упрямо. Есть и пустые, молчаливые, ещё лишённые всякой силы. Я выбираю одни, на тонкой цепочке, и надеваю на запястье.

Фрейлина причёсывает мои волосы, больно тянет пряди, крепит тяжёлые заколки. Хлопают двери, и покои заполняются служанками. Тело моё натирают благовониями, мнут, щекочут кистями щёки. Словно лепят и рисуют Иверийскую принцессу – истинную наследницу и правительницу Квертинда. Словно хотят закрасить моё непреходящее уныние. Но для меня нет спасения – ни в прошлом, ни в будущем, а хуже всего то, что нет его и в настоящем. Вся жизнь – только мука среди перекрёстков чужих судеб. Я всхлипываю, едва удерживая слёзы в горле. И всё же встаю, ведомая долгом.

Почти не осознаю, как иду гулкими коридорами замка, как поднимаюсь по ступеням в сопровождении высокого темноволосого мужчины и серьёзного мальчика с такими же тёмно-фиолетовыми глазами и светлыми волосами, как у меня. Нога моя подворачивается, и боль отрезвляет. Ненадолго, на пару секунд, лишь позволяя мне вспомнить, что это мой муж и сын. Парт и Дормунд Иверийские.

Коридоры приводят нас в тронный зал, где восседает постаревший Тибр. Всё ещё статный, с переливчатой волной светлых волос, с сединой в длинной бороде. И с такими же фиолетовыми чернилами, разлитыми вдоль радужки. Первый истинный Ивериец. Мне хочется замереть перед его величием, но Везулия лишь поникает плечами и отмечает, как устало лежат руки её деда на подлокотниках трона. Торжественный зал полон людьми – советниками, консулами, придворными служителями, фрейлинами, камергерами. Гул затихает, когда мы втроём останавливаемся перед рассеянным взором первого правителя Квертинда.