Энди Багира - Сверкающие тени

Настоящая профессиональная система лишает работника возможности достичь желаемой высоты. Так, за год идеальной службы он может улучшить свой рейтинг лишь на один процент. Выходит, начав в восемнадцать лет рабочую практику в качестве младшего медицинского персонала, работник с высшим начальным рейтингом, лишь к сорока восьми наберет необходимые проценты, чтобы начать хирургическую практику. К этому возрасту большая часть навсегда отказывается от подобной возможности, понимая свою неспособность достичь профессиональных высот в качестве хирургов, а так же обладая рядом проблем со здоровьем. Я считаю, что система баллов должна быть смягчена. Если увеличить максимальный годовой рейтинг на одну единицу, то к уже двадцати восьми годам медицинский работник сможет получить возможность начать хирургическую практику. Это не только позволит воспитать целую плеяду высококлассных профессионалов, которые еще очень долгие годы смогут вести свою деятельность, но и увеличить их численность, обеспечивая бедные районы.

– Как вы это прокомментируете? – требует у меня ответа Рейна.

Я поднимаю взгляд на нее и вижу, что она просто в бешенстве. Я пытаюсь понять, что она могла увидеть оскорбительного в моих словах, но не могу.

– Вы критикуете систему, – дрожащим от гнева голосом говорит она. – Вы не просто позволяете себе сомнительные высказывания, я слышу в ваших устах слова вашего отца и его приятелей. «Бедные районы». Вы тоже, полагаю, считаете, что люди, бесполезные для нашего общества, должны пользоваться теми же привилегиями, что и элита? Вы хотели бы, что бы мы оказывали им медицинскую помощь? Быть может, обеспечивали дополнительной едой?

Я молчу. Все знают, чем вышей рейтинг семьи, тем больше еды она получает. Разумеется, мало кто согласен заключать браки с человеком более низкого статуса. У бедняков просто нет иного выхода, как довольствоваться малым, не надеясь на какие-то послабления.

Должно быть, по моему лицу проскальзывает тень сомнения, потому что Рейна возбуждается еще больше.

– Я так знала! Вы сочувствуете им. Комиссия не зря обратила на вас внимание. Вы разделяете взгляды «Детей свободы». Вы такая же, как и они. Что же, наше общество давно научилось прижигать загнивающие раны.

Она достает из папки картонную карточку и, с видимым удовольствием на лице, медленно начинает вписывать в нее мое имя.

– Шайен Мальберн, – произносит Рейна на растяжку, – рейтинг ноль. Сочувствие террористическим группировкам. Подлежит пожизненному заключению в изоляторе.

Два года, проведенные в заключении, кажутся мне вечностью. Каждое утро нас распределяют на работу, и мы возвращаемся в камеры уже затемно. Блок особого режима имеет самый низший рейтинг. Здесь заключены те, в ком правящий режим видит особую угрозу. Моя статья одна из самых тяжелых – терроризм. Даже те, кто до Аттестации был лишен баллов рейтинга, боятся общаться с террористами. Я такая одна, а потому у меня нет особых проблем с другими заключенными. Хуже обстоят дела с питанием. Для террористов самый скудный паек. Даже на работе в больнице, где мне доверяют мыть операционные, никто даже не думает поделиться со мной едой, видя, как мне привозят тарелку с двумя тонкими сэндвичами.

Самое лучшее время дня – возвращение домой. Заключенных развозит один автобус, а потому у нас есть около полутора часов на то, что бы полюбоваться из окон на свободную жизнь и поговорить. Как ни странно, у меня появился друг.

Я замечаю Коди в первый же день работ. Не заметить его невозможно. Во всем блоке он единственный чернокожий парень. Пожалуй, ему приходится даже хуже, чем мне. Чернокожих и без того любят мало, что уж говорить о тех, кто, как я, представляет угрозу правящему режиму? Свободное место в автобусе есть только рядом с ним, и мне не остается ничего иного, как сесть рядом. В тот день нас вдвоем отправляют убираться в городском парке. Охранник приглядывает за нами издалека и по большому счету не мешает разговаривать.

– Тебя за терроризм? – спрашивает Коди, когда мы граблями собираем опавшие листья.

– Да. А тебя?

Он усмехается.

– Ты знаешь, что за черную кожу комиссия снимает сразу пятьдесят баллов?

Видя мое ошарашенное лицо, он тихонечко посмеивается.

– Ничего, наступит день.

Наступит день. Это любимая присказка Коди. Он повторяет ее каждый раз, когда охранник приносит нам еду, или кто-то демонстративно кидает на землю мусор. Я никогда его не спрашиваю, что он имеет ввиду, потому что боюсь узнать ответ.

Мне нравится с ним общаться. Семья Коди путешествовала по всей стране, и он знает миллион историй. Нас часто ставят работать вместе, а потому мои дни проходят не так одиноко, как могли бы. Он поддерживает меня, когда мысли о семье начинают сводить с ума, время от времени приносит мне еду. Проходит немало времени, прежде чем я узнаю правду – Коди оказался в заключении из-за экспериментов с компьютерной базой. Он умудрился не только добраться до зашифрованных данных элиты, но и подправить баллы нескольким десяткам черных. Выяснить сколько таких семей было и кто они, правительство так и не сумело, и Коди раздувается от гордости каждый раз, как об этом говорят. Благодаря нему люди перестали голодать и получили доступ к медицине.

– У нас не принято задавать вопросы, – говорит он, не скрывая улыбки. – Могу поклясться, что в центре распределения продуктов никто даже и бровью не повел, когда в базе увидел новый рейтинг. Тысячи людей могли его повысить, государству никогда не собрать все отчеты воедино.

– Тогда как тебя вычислили?

– Не вычислили, – еще шире улыбается он. – Я на Аттестации раскритиковал их базы в пух и прах. Еще и про интернет добавил. Ты знаешь, что он раньше не был буквенно-числовым, в нем были фотографии и видео? Я думал, экзаменатор задохнется от возмущения или его удар хватит. Нигер позволяет себе оскорблять режим, – Коди смеется. Мне тяжело понять причину этого смеха, но он искренний. – Думаешь, я тронулся умом? Ничего подобного. Наступит день. Ну а пока что мне и здесь неплохо.

Я не решаюсь уточнить, почему. Я вижу, отношение охранников к Коди иное, чем к остальным заключенным. У него всегда больше еды на завтрак и ужин, и порой он со мной делится. Однажды он ненароком пробалтывается, что в двери его камеры есть окошко, а значит, он свободен от мучительной тишины изоляции. Мне остается только завидовать. Впрочем, завидую я ему по-доброму. Коди мне действительно нравится, и помимо мамы в ночных молитвах я упоминаю его имя.

Когда проходит первый год моей изоляции, мне разрешают выходить из камеры. Час свободного перемещения до отбоя становится для меня подарком судьбы. Мне разрешается даже воспользоваться компьютером, чтобы связаться с мамой, но проходят дни и недели, а от нее все нет ответа. Я знаю, Коди мог бы мне помочь, но он не предлагает помощь, а я не решаюсь с ним об этом заговорить. Это иной мир, я не хочу испортить наши отношения неосторожной просьбой. Я не смогу жить здесь без этой дружбы.