Кристина Амарант - Будь моей парой

Особенно пугал жадный, совершенно мужской интерес, с которым на нее пялилась толстуха.

Воздух в камере казалось сгустился и дрожал от скрытого напряжения, грозя вот-вот прорваться чем-то нехорошим, страшным.

– Познакомиться, соседушка, – хихикнула обладательница парика.

– Значит так, рыжая, – толстуха чуть раздвинула губы, демонстрируя клыки. – Я – Бешеная Марта и я тут главная сучка. Пока ты тут, я решаю с кем ты спишь, что ешь и чем занимаешься. Это понятно?

Дженни тупо кивнула. В голове крутились недоуменные вопросы по поводу “с кем ты спишь”. В каком смысле – с кем? В камере шесть коек, а их только четверо, нет нужды с кем-то делить постель…

– Тогда встала на колени и сделала мне массаж ног. Быстро!

– Массаж ног? – тихо переспросила девушка, понимая, что это только начало.

Первый этап, почти невинное задание. Если она послушается, дальше будет хуже. Страшнее, унизительнее. И можно согласиться, безропотно принять все, что предложит глумливая фантазия соседок по камере. Вытерпеть, остаться живой и невредимой. Пострадает лишь гордость.

Или взбрыкнуть? Послать эту Марту, нарваться на неизбежные побои. И неизвестно ограничиться ли дело только побоями. Человеческое тело так легко искалечить.

Может, все же получится договориться по-хорошему? Так, чтобы она никого не трогала и ее не трогали?

“Нет, – поняла Дженни, ловя садистское предвкушение на похожем на картофелину лице толстухи. – Не получится”

Выбирай, Дженни. Здоровье или гордость? Что пострадает сильнее, что заживет раньше? Тебя ведь не просто так посадили именно сюда, к трем шакалихам, а их не просто так предупредили, что совсем скоро появится строптивая девица, которую хорошо бы проучить.

Она еще раз взглянула на толстуху и поняла, что уже выбрала. От обреченности и страха свело желудок.

– У меня есть идея получше. Как насчет массажа челюсти?

Дженни еще договаривала, а кулак уже летел на встречу с чужим лицом. Удар отозвался вспышкой боли в костяшках, голова толстухи мотнулась, а в следующую минуту девушка отскочила в угол, нырнув между двумя стоящими почти впритык койками.

Главное не дать им навалиться всем сразу, одновременно.

– Ну все, шлюшка! Ты труп!

Глаза троих женщин вспыхнули от нечеловеческой ярости, толстуха сплюнула сквозь зубы, прошипела многоэтажную непристойность и сгорбившись поперла на Дженни. Девушка сжалась, выставив перед собой кулаки. Тело ломало от ужаса и предчувствия боли. Против настоящего оборотня у Дженни с ее куцыми обрезками способностей нет шансов…

Бросок. Смазанный, почти молниеносный. Такой, что едва ли заметит человеческий глаз – так умеют двигаться только высшие расы. И вдруг время застыло. Замерло, растеклось по пространству камеры. Словно в синематографе внезапно засбоила перемотка. Дженни услышала над ухом полный ярости рык и лишь мгновение спустя поняла, что рычит она сама. В крови вспыхнула ярость – веселая, хмельная, выжигающая гнилой страх.

Эта же ярость наполнила девушку легкостью и силой. Словно под кожей запрыгали сотни огненно-горячих искорок, делая тело пластичным, неестественно гибким и сильным. Дженни вспрыгнула на койку, легко уходя от удара, и пнула толстуху ногой в грудь.

Треск ломающихся костей. Полный нестерпимой муки вой. Огненный ореол, отчего-то вспыхнувший на мгновение вокруг тела и внезапный ужас в глазах двух оставшихся женщин.

От удара толстуха отлетела в другой конец камеры, ударилась о стену и сползла по ней, словно куль с тряпьем. Две другие противницы отшатнулись, с ужасом глядя на Дженни.

А потом одна завизжала на противной, нестерпимо высокой ноте, а вторая бросилась к двери и заколотила в нее.

“Никто не откроет, – отстраненно подумала Дженни, все еще не осознавая до конца случившееся. – Охрана знает, что меня здесь должны “учить””.

Но она ошиблась. Дверь распахнулась почти сразу. На пороге, поигрывая дубинкой, стояла мосластая охранница.

– Чего орем? – недовольно спросила она, перебивая визг пегой шакалихи.

Та резко замолчала, всхлипнула и ткнула в Дженни дрожащей рукой.

– Она… она…

– Она убила Марту, – проскулила ее подруга, указывая на безжизненное тело толстухи.

***

Дальше все запомнилось урывками. Камера наполнилась охранниками. Несмотря на то что Дженни и не думала буйствовать, на нее надели наручники.

Чуть позже появились два здоровенных мужика в белых халатах. Они сгрузили толстуху на носилки и унесли. Из коротких реплик, которыми обменивались медики, Дженни поняла, что женщина все еще жива и чуть не расплакалась от облегчения.

Потом был допрос, на котором офицер Такшери снова и снова спрашивал, что побудило Дженни напасть на сокамерницу.

– Я не нападала, – упрямо повторяла девушка. От недосыпа и недавно пережитого стресса слипались глаза. Хотелось на кровать – хотя бы на узкую тюремную койку. Чтобы свернуться клубочком и задремать. – Это была самооборона.

– Ваши соседки утверждают обратное.

Она пожала плечами, ощущая только усталость и апатию. Даже вопрос что именно произошло в камере, и как у Дженни получилось нанести удар, который по силе и быстроте сделал бы честь любому волку, отступил, затерялся под грузом эмоций. А ее снова допрашивали, совали в лицо какие-то бумаги и требовали поставить подпись.

– Катитесь в Бездну, офицер, – пожелала ему Дженни.

– Ты хоть понимаешь, как плохи твои дела, Рейд? На тебе теперь не только торговля наркотиками, но и покушение на убийство.

Она уже ничего не понимала. Не хотела понимать, просто уперлась, как упиралась всегда, когда на нее пытались давить слишком сильно, и молчала, готовая умереть, но не уступить.

Неизвестно сколько бы это все продолжалось, если бы не завибрировал постограф, вызывая куда-то джинна.

– Даю последний шанс, – сказал он перед уходом. – Думай до завтра, девочка.

Дженни вернулась в карцер и потянулись однообразные бесконечные часы, заполненные безнадежностью, тоской, бессильной злостью и мечтами о справедливости.

Она не знала сколько часов прошло. Здесь, в каменном мешке время утрачивало смысл. Какое время дня на воле – утро или вечер? Сколько дней уже Дженни в заключении? Сгустившаяся за засиженным мухами окошком серая муть не давала ответов.

Стационарный антимагический контур давил на психику, мягко, но неустанно. Даже в те минуты, когда Дженни забывала о его существовании, она ощущала его присутствие, словно тяжелый мешок, взваленный на плечи. Волчица в душе молчала или скулила и выла, требуя свободы. Хотелось спать – просто зверски хотелось вытянуться на нормальной кровати и выспаться. Еще больше хотелось есть – Дженни никогда не была капризна в еде, но от одного вида тюремной каши к горлу подкатывала тошнота.