Вячеслав Букатич - Тающий мир

Кыся, у которого ещё побаливала челюсть, поспешно порвал книжку на клочки и отшвырнул их подальше.

– Умница! – подобрел Шмеля, перевернул послание и обнаружил на обратной стороне карту. Норман и Кыся, стукаясь лбами и пыхтя, с любопытством разглядывали творение министерской руки.

– Рисует, как курица лапой, – констатировал Фуфел. – Никакой объективности.

– Согласен, – ввернул Шмеля, – ублюдский почерк и ни черта не понять.

– Да, это рисунок Гекса, – кивнул Кыся.

Шмеля скомкал бумажку и отфутболил её прочь.

– Хрен с ней, с картой. И без неё всё ясно.

– А куда мы пойдём? – недоумевал Кыся.

– К морю, твою мать, отдыхать и загорать! – вспылил Шмеля.

– Предлагаю идти через Некрополь, – подал голос Норман.

Кыся испуганно заморгал.

– Зачем же? Не надо туда идти! Там страшно, там заброшенные руины, там бешеные воробьи гадят прямо на голову!

– Вот поэтому и двинем в ту сторону, – сказал маг. – Никто там не крутится, не шпионит… Самое то!

– Тогда вперёд, – подтолкнул Шмеля дрожащего Кысю. – Сделаем перед завтраком километров двести, аппетит нагуляем.

– Мы чё, завтракать через неделю будем?! – ужаснулся Кыся.

– Гы-гы! – Шмеля повернулся к Норману. – Видал, как попался?

– Шутник, блин! – загоготал профессор.

Если топать от Иллюминока на юг недели три кряду, не останавливаясь на всякие мелочные стоянки типа поспать, пожрать и прочее, вы рано или поздно упрётесь в море, миновав крупные и не очень поселения вроде Эльфийской Колонии и другой безразличной для нормального обывателя ерунды. Однако у южной оконечности Галадарского кряжа Большой Имперский Тракт разветвляется – одна дорога идёт до этого самого моря, вторая, попетляв миль пятьдесят-шестьдесят, прерывается руинами некогда огромного города, который габаритами мог поспорить с самой столицей.

Если бы не одно «но».

Жители этого города, название коего утеряно в веках, во времена расцвета Империи были до дрожи трусливы – все, как один. Таких слюнтяев, нытиков и подхалимов следовало ещё поискать, а если вы их и найдёте – знайте, что это, скорее всего, прямые потомки жителей Некрополя, ныне мёртвого и опустевшего, загаженного донельзя перехожими путниками и перелётными дятлами. Кстати, Кыся зря боялся идти через Некрополь, ибо по всем приметам он и был некропольцем, только по досадной болезни мозга, которая зовётся «конкретный отвал башки», он этого не знал.

По причине трусости некропольцы редко покидали свой город – за его стенами их поджидал весь этот гнусный и ублюдский мир со своими гнусными и ублюдскими кознями. А если и находились на голову болезные, то по возвращении (при условии, конечно, что кто-то возвращался) их славословили, боготворили и вообще пропагандировали культ личности. В конце концов тогдашнему Императору это всё порядком осточертело, так как его жизненным кредо были пословицы: «Кто не с нами, тот не с нами», «Вся власть мне» и наконец «А чё это они носы воротят от остальных, а?!» Принципы Императора не совпадали с бытом некропольцев, и посему решено было город поставить в позу краба, а то ишь как разболтались! Свирепые воины Империи, культивирующие боевой стиль «ударь со спины, бей лежачего», во мановение ока призвали непокорных к ответу. Император сам лично справил нужу в городской ратуше в главном её зале, а вот какую нужду, история снисходительно умалчивает. Нынешний Император жалел, что не ему выпала честь нагадить в Некрополе. «Уж я бы там ого-го!.. Я бы им эге-гей!.. Да я бы!..» Дальнейшие восклицания августейшей особы всегда прерывались визгом и истерическим хихиканьем.

Известно, что во времена описываемых здесь событий Некрополь представлял собой груды камней и купы чахлых деревцев. Мало кто отваживался провести ночь хотя бы на подходах к городу, ибо ходили слухи, легенды, басни, сплетни и анекдоты о том, что там НЕХОРОШО. Не страшно, не мерзостно, а просто – НЕХОРОШО. А может, эти слухи распускали цивилы, которым любая царапина на стене кажется заговором против моральных устоев и предвестием упадка цивилизации.

Но Шмеле и его разудалой компашке было пофигу на современные страшилки, и по этой причине они довольно бодро топали в сопровождении осликов уже битый час в направлении Некрополя. За это время им попался только наглый до бесстыдства пацан, который заявил, чтобы ему «дали по-быстрому сигарету». Норман, услыхав такое, вытянул физиономию до земли, Кыся – тоже (добавив: «Да как ты смеешь так разговаривать со взрослыми!»), а Шмеля, подойдя к дерзкому пацану и отвесив ему пендаля, процедил:

– В следующий раз говори не «дай-ка сигарету», а «дяденьки, угостите, пожалуйста, сигаретулькой, в натуре».

Оставив наглеца барахтаться в пыли, они тронулись дальше. Из всей банды один Кыся в течение двух часов не переставал поражаться ублюдковастости нынешней молодёжи.

– А ты и рад, гад, – заметил Шмеля. – Небось заприметил свежее мясцо для своей «Серости…»?

– Кто? Я?! – сквадратил глаза тот. – Ни в жисть! Просто размышляю, куда мы катимся. Вот в моё время!..

Звонкий подзатыльник прервал демагогию Затюканского. Удаляясь всё дальше и дальше от всевидящего ока Гекса, Шмеля борзел с каждым пройденным шагом, причём борзел не по-детски, без всяких намёков давая понять, кто в отряде главный.

***

Ветер бродил между стенами ущелья, перекатывая камешки. Кроме его басовитого завывания ничто не нарушало молчаливый покой угрюмых скал… Ничто? Фиг-то там! Кто-то необычайно громко топал по каньону, далеко распространяя звуки харкания, непотребной песни и ругательств – последние в изобилии сыпались направо и налево, когда неведомый путник в очередной раз спотыкался. Впрочем, неизвестным он остаётся пока только для читателя; автор же, бесспорно, располагает кое-какими сведениями касательно этого субъекта и обязательно ими поделится.

Человека, которого нелёгкая занесла в горный массив Орочьего Кряжа, звали Ренатусом, по крайней мере, так его величали в ставшей ему родной деревеньке у подножия гор всего пятью милями восточнее. Своего настоящего имени он не говорил, как старался не говорить вообще, прикидываясь дурачком, что очень нравилось нарциссам – племени, которое его приютило, дало имя и позволило паразитировать в своей деревне, когда туда заявился изрядно помятый незнакомец. Он, помнится, тогда огляделся, сплюнул и заявил:

– Хорошо. Отлично. То, что надо. Амнезия. Прострация. Неадекватность субъективизма.

Нарциссы, разинув рты, слушали волшебную речь гостя, но, в общем и целом, всё было ясно – парень (симпатичный такой парнишка, считали все девушки и 3% юношей) повредился умом от некоей напасти, и теперь был безвреднее и беззащитнее мотылька. Халявная жратва, пивко и курево сыпались на Ренатуса как из рога изобилия, а сердобольные нарциссы, как это у них водится, приговаривали: