Яна Денисова - Кошмарные сказания ведьмы Эделины

В минуты же покоя и безмятежности я тайком завидовала её способности жить в любви не смотря ни на что, ограждать себя от зла и пороков и нести миру заботу и свет. Тысячу раз я задавалась вопросом, какие ужасные страдания превратили Миррею в истинную ведьму и как ей удалось пронести сквозь страшное своё горе любовь ко всему сущему, но прямо спросить не могла, а потому преклонялась перед силой её духа ненавязчиво, незаметно и порою непонятно для самой себя.

Слишком поздно я поняла, что за много лет, прожитых бок о бок, Миррея стала мне роднее и ближе, чем погибшая давным-давно матушка, что эта женщина бескорыстно дала мне столько нежности и ласки, сколько не было никогда у неё самой, она так часто прощала мои выходки, не требуя ничего взамен, что родник её чистой души почти иссяк. И теперь моё мстительное, кровавое побоище разбило хрупкое сердце Мирреи окончательно и навсегда.

По своему обыкновению, она не пришла в ярость, не разозлилась, не закричала, лишь по её морщинистым щекам стремительно покатились горошинки-слезинки. И, прежде чем уйти, она сказала:

– Впервые я не сожалею, Эделина, что я не твоя мать.

Эти слова отрезвили меня. Морок всевластия и безнаказанности вмиг рассеялся, обнажив мои истинные чувства – я так боялась остаться одна, боялась сойти с ума от горя, если потеряю ещё и Миррею, боялась оказаться никчёмной, несведущей колдуньей, боялась снова очутиться во власти кровожадных людей, так рьяно наказывала себя за смерть матери, что сделала всё, чтобы оградить себя от любви, оттолкнула единственную родную душу, стала чудовищем, изгоем, изуверкой, омерзительным именем которой будут пугать непослушных детей.

Ясным, незамутнённым взором смотрела я на отвратительные деяния своих рук и сердце моё раскалывалось на куски – что же я натворила! Увидев в своих грязных от крови и жира пальцах недоеденные останки несчастной малютки, я отшвырнула их с криком ужаса, колени мои подломились, я упала в кучу зловонной, тёплой ещё сажи и вырвала всё, что успела проглотить. Судороги сотрясали моё тело раз за разом, горькая, едкая тошнота опаляла глотку, словно я хлебнула кипучего ядовитого зелья, разум отказывался понимать произошедшее здесь, но оспаривать явь было глупо – я монстр, людоед, самая поганая нечисть из всех существующих.

Миррея всегда знала, что за ведьмовское бессмертие нужно платить непомерную цену – платить светом, что таится в каждой, даже самой тёмной душе, платить верой, что спасает в смертоносный час, платить чужим временем, которое ложится на плечи такой невыносимой тяжестью, что нутро болит и разрывается, и кровит неизбывным, негаснущим страданием… Тысячу раз повторяла моя мудрая наставница, что одной, данной Господом жизни хватает каждому его созданию, чтобы исполнить своё предназначение, но как же так? – перечила я, ведь Господь сам наделил ведьм бессмертием, а значит, в этом есть толика неведомого нам божьего промысла! У добродетели должен быть выбор, качала головой Миррея, только тогда она несёт благо… И сейчас, после всех учинённых мною злодеяний, я поняла наконец истинность её наставлений.

Едва придя в себя, я бросилась на топи, чтобы отыскать Миррею и рассказать о своих душевных метаниях, вымолить, выплакать её прощение и попытаться исправить свои чудовищные преступления, хотя бы малую толику, чтобы снова увидеть на её лице добрую мягкую улыбку. Но хижина встретила меня мёртвым, погасшим очагом, зачарованные цветы вокруг увяли, защитные заклинания были сняты – Миррея покинула свою обитель.

Растерянная, потерявшая надежду на прощение, безумно раскаивающаяся в своих страшных деяниях, скиталась я по свету в поисках своего места, своего предназначения, душевного покоя и исцеления сердечных ран, нанесённых себе собственной, одержимой яростью рукою. Нигде не было и следа моей доброй наставницы, но я упрямо искала её, тенью оставляя за собой колдовские метки и проявления благосклонного отношения к людям, чтобы Миррея могла увидеть – отныне чёрная моя душа очищается и тянется к свету. Но все благие дела – обереги скота от мора, спасение умирающих от болезней и тяжких родов, благословение посевов и новорождённых младенцев – не приносили мне утешения, я знала, что так и должно быть на свете: отмеченные могуществом не угнетать должны слабых и сирых, а защищать и укрывать от невзгод. И в том, что люди боятся ведьм и истребляют наше и без того малочисленное племя, есть немалая толика моей вины. Разве можно осуждать на смерть того, кто защищает свой дом, свою семью, свою жизнь от угрозы, полной злобы и кровожадности?

Миррея знала это, жила по давно канувшим в лету ведовским устоям и пыталась и мою силу обратить во благо всему миру.

Эделина, ты – жизнь и ты – смерть. Эти её слова жгли мою память калёным железом, не забыть, не отмахнуться, не исправить. Будто клеймо на шкуре скота, моё оправдание и моё проклятие. И никуда от этого не деться – раз за разом, костёр за костром, и теперь я поняла их истинный, древний, нерушимый смысл.

В своих долгих одиноких скитаниях я так и не научилась жить рядом с людьми, и если днём бродила по городским или деревенским улочкам в поисках Мирреи и нуждающихся в моей помощи мирян, то спать предпочитала под открытым небом, в лесу или чистом поле. Не забывала и про метку возрождения – коварство и жестокость людские мне уже были хорошо знакомы, за время долголетних странствий меня разоблачали парочку раз и, конечно же, радостно сжигали. Но зла на род человеческий я больше не держала, а потому терпеливо сносила казни, виня в них лишь собственные неосмотрительность и беспечность.

Той тёплой летней ночью я долго не могла уснуть. Сидела у обрыва, прислонясь к кривой полусохлой раките, и наблюдала, как в городке на другом берегу реки один за другим гаснут огоньки фонарей. Неведомое мне поселение погружалось в глубокий сон, полная луна то и дело прятала свой восхитительный лик за игривыми облачками, лес за моей спиной шелестел и ухал, выпуская на промысел диких ночных охотников.

Я любовалась бесчисленными звёздами, с тоской вспоминала о Миррее, размышляла, стоит ли заглядывать в этот городок или лучше пройти мимо, как вдруг увидела нечёткий детский силуэт. Полупрозрачный, окружённый жемчужно-белым тусклым сиянием, он возник в воздухе прямо передо мной и протянул ко мне свои маленькие ручки. Это была девочка, одетая в призрачную суконную юбку и широкую, не по размеру, рубашонку. Она жалобно смотрела мне прямо в глаза, словно умоляла о помощи, что-то горячо и быстро говорила, но речь её была беззвучна, эфемерна, как и она сама. Мне ещё не приходилось встречать неупокоенную душу, взывающую к живому человеку, сердце заколотилось в груди набатом, казалось, его бешеный стук слышен на день пешего пути вокруг и вот-вот из кустов выскочат все здешние охотники на ведьм, чтобы снова приговорить меня к сожжению.