Александра Гардт - Чудильщик

Таньки не было уже неделю. Она умерла в скучный, ничем не примечательный осенний день. Но я все равно ждала звонка, сообщения, высматривала на сайте «ВКонтакте» огонек напротив ее имени. Я была уверена, что она напишет мне лично или в какой-нибудь чат. Пошутит, пришлет енотика, потом – панду, и я разражусь глупым, радостным смехом.

Отделится от стены, когда я буду спускаться по лестнице рано утром. Скажет: «Эй, зануда, привет!». А я почти кувыркнусь через десять ступенек, уроню сумку и повисну у нее на шее. Буду висеть и даже ни капельки не заплачу. Честное слово! Она ненавидит слезы и чувство жалости.

Но ее не было.

Всю эту неделю я рисовала Таньку: розовые волосы… постойте, не розовые, нет, цвета «фуксия». Курносость, тяжелый взгляд и миллион сережек-сердечек в ушах. Учителя даже не думали донимать меня за неподобающее поведение, все норовили домой отпустить или подбодрить. Но после похорон (ужасное слово, оно же не про Таньку, правда?) я сказала родителям, что не пойду к психологу и дома сидеть не буду, а в школу – пожалуйста.

Мне нужно было присутствовать на уроках, на тот случай, если Танька вдруг объявится. Я даже украдкой закинула ей денег на мобильный, она вечно уходила в минус. Главная хулиганка школы и я – отличница Маргоша. Мы подружились в пятом классе: она нарисовала на меня шарж на доске, а я треснула ее по голове учебником. Были врагами, но моргнуть не успели, как стали лучшими друзьями навек.

Я рисовала Таньку день за днем. Это было глупо, ведь у меня осталась куча фотографий, но я слышала однажды, что когда закрываешь глаза и не можешь вспомнить ни единой черточки, ты отпускаешь человека, и он уходит в никуда. Еще я читала про стадии принятия горя и то, что время примиряет со всем. Поэтому я послала и психологов, и дурные статейки подальше. Я не хотела, чтобы Танька уходила, и рисовала ее по памяти, закрыв глаза.

– Кольцевая композиция, – вдруг сказала Айсурат, наша русичка, – это когда герой оказывается в тех же обстоятельствах в конце произведения, что и в начале. Автор прибегает к данному приему, чтобы показать, как изменился персонаж.

Дальше и русичку, и класс снова выключило, а я оказалась в неясном полумраке со своим белым листом. Долго черкала и штриховала. На этот раз мне не понравилось, как легла тень, поэтому я убрала рисунок в сумку и достала папку – чтобы продолжить начатое. В голову ударило – это и есть кольцевая композиция, только теперь Танькин портрет рисую я. Вспомнилось все, через что мы прошли. Ее первое увлечение, моя первая пара, наши закаты на крыше, моя вечная любовь, гулявший со старшеклассницей, ее новый отчим, наше поступление, которое планировалось через два года и на которое у Таньки не было денег. Ее вечная лихая бедность, ее психованная мать.

Меня затрясло, и я снова оказалась в классе. Вскочила на ноги, почувствовала, что сейчас вывернет, и побежала в коридор. Женский туалет на третьем не работал. Надо было понять, что и куда, но голова не варила.

– Маргот, – у меня на пути вырос Ринат, главный красавчик, некоронованный принц школы.

За что нам досталось такое счастье, никто не знал. Он имел дурную привычку называть всех как попало, и ему прощался любой грех.

Я остановилась. Согнулась почти пополам и, чувствуя, как сердце бьется о грудную клетку, видела перед собой только радужные круги.

– Маргот, ну-ка, что с тобой?

Меня куда-то вели, давали воду, терли виски, обнимали и уговаривали. Когда я пришла в себя, увидела, что сидим мы на пятом этаже, у красной лестницы, ведущей на запертый чердак и вечно притягивающей прогульщиков. Сейчас здесь, правда, никого не было, кроме нас с Ринатом. Это он ухаживал за мной, пока я пыталась упасть в обморок.

– Маргот, живая?

Красавчик Ринат смотрел на меня во все свои темнющие глаза (кстати о вечной безответной любви) и неодобрительно качал головой. На лестнице царил полумрак, лишь из актового зала пробивалась тоненькая полоска света.

– Чего тебе, – устало спросила я, чувствуя, что мир перестает кружиться на месте.

– Мне? Ну, знаешь!

– Знаю, знаю. Давай, выкладывай.

Ринат вдруг замялся. Посмотрел в потолок, поправил рубашку. Ему было пятнадцать, как и всем нам, но даже сигареты он уже покупал без проблем – уж больно взросло выглядел.

– Маргот, ты в курсе? Танькина мать в открытую алиби рисует.

В висках ударил набат, и меня вывернуло наизнанку, благо рядом стояла мусорная корзина. Руки тряслись и ходили ходуном, воздуха не хватало.

Таньку ударил ножом отчим. Раньше он просто давал ей пощечины, впадая в пьяный раж, а теперь убил.

На плечи накинули куртку, а рот протерли мокрым платком.

– Ринат, прекрати! Совсем с ума сошел?

Он отодвинулся и вдруг сжал кулаки, схватился за лоб, закашлялся, спрятал лицо в руки.

– Я просто не знаю, что с этим всем делать, Маргот.

– Прекрати меня так звать, придурок! Танька… Танька умерла, а ты все выделываешься. – У меня очень быстро кончался воздух в легких, они будто прохудились, и я начинала задыхаться.

– Хорошо, Марго. Хорошо. Ты меня слышала? Про алиби? Что нам с этим делать? Ублюдка ведь выпустят.

Я дернула руками, поглядывая на актовый зал. Не дай бог оттуда вывалится Светлана Сергеевна и задаст нам жару. Учитывая, что Ринат и в самом деле прогуливал, подобный вариант нельзя было сбрасывать со счетов.

– Не выпустят. Это уголовное правонарушение, почаще бы на общагу ходил.

– Если бы я почаще ходил на общагу, я бы там взорвался от тупости происходящего! – наконец вспылил Ринат.

Он был известным спорщиком, и нрав частенько его подводил. Еще Ринат поступал на юриста, а его родители думали, что он очень глупый, поэтому таскали на занятия к репетиторам с десятого класса.

– И что ты хочешь сказать? У нас есть т-те… Танька. Тут не Америка, слава богу. Нельзя убить человека и остаться безнаказанным.

Ринат снова прожег меня взглядом:

– Ты вчера на свет родилась? Мужик этот при деньгах, сама знаешь, хотя Таньке ничего не доставалось. Мать ее – нехорошо так говорить, ей-ей, Маргот, сама понимаешь, – совсем без мозгов. Там уже срочный отъезд по делам фирмы сочиняют на коленке.

Я схватилась за голову и беззвучно взвыла. Ринат подождал немного, а потом обнял меня.

– Я не понимаю, что нам делать, Маргот, мы же не можем это так оставить.

– Не можем, но я не знаю, что тебе сказать, – выдавила из себя я, чувствуя, что прямо сейчас заплачу. – Мне еще домой как-то идти, а меня тошнит. Он ее ножом бил…

Мне снова стало плохо. Мне хотелось в класс, рисовать ее по памяти с розой в волосах, с красной розой в волосах цвета «фуксия», и не думать ни о чем больше.