С. Джей-Джонс - Зимняя песнь

– Это Франсуа, мой ассистент, – объявил маэстро Антониус, не обращая внимания на изумленные ахи публики. – К сожалению, он не скрипач, зато клавишными инструментами владеет мастерски.

От издевки маэстро мои брови невольно поползли вверх. Юноша в напудренном парике, одетый в безукоризненный сюртук из парчи цвета слоновой кости, расшитый золотом, и замшевые бриджи, напоминал скорее симпатичного фаворита, нежели помощника музыканта. Сердце кольнул страх: что вообще за человек этот маэстро Антониус?

Йозеф прочистил горло и метнул на меня взгляд, исполненный панического страха. Мы с ним репетировали в дуэте, дуэтом планировали и выступать. Я шагнула вперед.

– С вашего позволения, маэстро, я сама хотела бы аккомпанировать брату.

Только теперь маэстро Антониус заметил и меня.

– Кто это? – осведомился он.

– Моя дочь Элизабет также обучена музыке, – сообщил папа. – Прошу извинить ее, маэстро. Я лишь уступил детским просьбам.

Я поморщилась. Да, папа учил меня музыке, но не потому, что я этого заслуживала, а потому, что так было нужно для его целей. Я служила дополнением, выполняла роль концертмейстера и полноправным музыкантом не считалась.

– Настоящая музыкальная династия, – сухо заметил маэстро Антониус. – Прямо как Наннерль [12] Мария Анна Вальбурга Игнатия Моцарт (1751 – 1829), в семейном кругу прозванная Наннерль, – старшая сестра В.А. Моцарта, одаренная пианистка, часто выступала в дуэтах с братом. и Вольфганг, а?

Папа затряс головой.

– Разумеется, мы уступим партию аккомпанемента юному мастеру Франсуа, если ты того желаешь, Антониус.

Маэстро кивнул.

– Franḉois, assieds-toi et aide le petit poseur avec sa musique, sonate de Haydn, s’il te plait. Numéro deux, majeur D [13] Франсуа, сядьте за инструмент и помогите этому маленькому ломаке. Гайдн, соната номер два ре мажор ( фр. ). .

Франсуа резким движением поклонился, подошел к фортепиано, откинул фалды сюртука, на мгновение продемонстрировав нам, зрителям, небесно-голубую шелковую подкладку, и уселся на табурет. Под откровенными и не слишком дружелюбными взглядами публики он сохранял поистине удивительное хладнокровие. Юноша положил руки на клавиатуру и кивнул моему брату, ожидая сигнала вступать.

Йозеф пребывал в смятении. Молодой человек был прекрасен: гладкое, безупречное лицо, полные губы, большие темные глаза, длинные ресницы. Чернокожего мы видели впервые, однако я подозревала, что моего брата привел в восторг отнюдь не цвет кожи Франсуа.

Я кашлянула, Йозеф вздрогнул и тут же приложил скрипку к подбородку. Щеки его пылали, взглянуть на своего визави он не осмеливался, а на его губах играла робкая, застенчивая полуулыбка.

Наконец Йозеф овладел собой и кивнул Франсуа, задавая темп взмахами смычка. Дуэт заиграл, в зале воцарилась тишина.

Полагаю, рядовой слушатель затруднился бы отличить исполнение Йозефа – или даже Франсуа – от игры любого другого профессионального музыканта. Оба брали каждую ноту точно и чисто, у обоих была грамотная фразировка. Тем не менее, если бы вы знали моего брата так же хорошо, как я, или просто любили музыку, то непременно ощутили бы, сколько понимания, сколько смысла в его исполнительской манере. Музыкальный текст Йозеф превращал почти что в человеческую речь, из нот и аккордов извлекал слова и предложения.

Основная часть публики, впрочем, относилась к разряду непосвященных, так что вскоре после начала пьесы приглушенный гул голосов в помещении возобновился. Большинство гостей вернулись к угощению и напиткам, из вежливости общаясь шепотом. Интерес к Йозефу и Франсуа проявляли немногие: маэстро Антониус, члены моей семьи и Ганс. Когда же я заметила в темном углу зала еще одного внимательного слушателя, сердце мое так и замерло.

Король гоблинов.

Он сидел среди нас – спокойно, не таясь, одетый в неброские кожаные штаны и куртку из грубой шерсти. И все же трудно было не обратить внимания на его высокий рост, стройную фигуру, необычные волосы и оттенок кожи, разительно отличающий чужака от всех нас, приземистых и темноволосых сельских жителей. Взор его прожигал меня насквозь, затрагивал самую потаенную глубину сознания, куда не мог проникнуть более никто. Рот Короля гоблинов кривился на одну сторону в желчной, язвительной усмешке.

Его присутствие опять вызвало неприятный зуд в моей памяти, царапанье тонкой лапки, напоминающей о какой-то утрате. А затем в один миг все вернулось, накрыв меня страхом: длинные пальцы и сок персика, похожий на кровь; моя сестра в алой накидке посреди зимнего леса, забытый разговор среди деревьев. Внезапно на всем свете остались только я и сестра – мы как будто застыли в текущем моменте… Время, как и память, – еще одна из его игрушек.

Я разрывалась надвое. Наброситься на него? Сделать вид, что не замечаю? И все же я боялась подойти к Королю гоблинов, признать его существование. Заговорить с ним – значит, сделать его реальным, я же хотела, чтобы он по-прежнему оставался моей упоительной тайной.

– Так, так, – удовлетворенно кивал маэстро Антониус.

Временной пузырь лопнул, до моего слуха вновь донеслись прекрасные, чистые звуки музыки, исполняемой Йозефом и Франсуа.

– Весьма впечатляет, весьма.

В моем сердце всколыхнулась надежда. Маэстро расплылся в самодовольной улыбке.

– Франсуа – любопытный образчик, а?

Меня передернуло от отвращения. Образчик . И это говорит человек, которому мы собираемся доверить музыкальную карьеру Йозефа!

– Он великолепен, – заговорщическим полушепотом вещал маэстро Антониус на ухо папе. – Я взял его младенцем, купил у одного путешественника, вернувшегося из Сан-Доминго. Его мать – рабыня с Эспаньолы [14] Эспаньола ( исп. La Española, фр. Hispaniola, гаит. креольск. Ispayola) – прежнее название о. Гаити. , отец – какой-то пропащий матрос. Музыкальных способностей у обоих – ноль. А погляди-ка на этого мальца! Лишнее доказательство, что негритят можно выучить, как обычных людей, если заниматься ими с малых лет.

Мне стало еще противнее. Кто-кто, а убеленный сединами виртуоз должен понимать, что музыка – это Божий дар человеку. Музыка и душа. Технику можно наработать, талант – никогда. Пальцы Франсуа порхали по клавишам, и в каждой ноте звучала его душа – более человечная, нежели у маэстро Антониуса.

Дольше смотреть на это я не могла. Мой взгляд невольно скользнул в темный угол, где сидел Король гоблинов, но сейчас там никого не было. Может, он все-таки мне померещился?

Прозвучала только первая из трех частей сонаты, но я уже поняла, что маэстро Антониус принял решение. В даровании Йозефа сомневаться не приходилось, однако сегодня в его исполнении не хватало некой частички, чего-то важного, особенного.