Софья Ролдугина - Зажечь звезду

И я ощутила то же самое, что и сейчас: глухую боль, стыд и обиду.

На глаза невольно навернулись слёзы. А таким людям, как Блиц, нельзя показывать слабость. Виктория оттеснила бледную в прозелень сестру и подалась вперёд, сгребая меня за шкирку.

– Слушай внимательно, маленькая тварь, и запоминай. Сейчас ты пойдёшь в ванную и будешь руками оттирать всю… грязь. Тебе ясно? Или…

– …или завтра мы идём в администрацию и пишем жалобу. Справку у врача я уже получила, так что доказательств хватит. И тогда тебя с подружкой просто выкинут за ворота к чёртовой матери!

Виктория встряхнула меня так, что перед глазами звёздочки замелькали. Я почувствовала, что ещё немного – и разрыдаюсь в голос самым позорным образом.

Нет, только не здесь!

Я вырвала воротник футболки из потных пальцев и опрометью кинулась на балкон, захлопывая за собой стеклянную дверцу. От шока и незаслуженной обиды слёзы бежали ручьём.

Ну почему дать бой Ордену легче, чем ответить на хамство?

У меня хватило бы сил размазать сестёр Блиц тонким слоем по потолку, но обернуть свою силу против людей… Да что там – силу, я и прикрикнуть не могла, потому что сидело глубоко в подкорке заученное в детстве «со старшими спорить нельзя, старших надо уважать». Не то что у Этны… Иногда она была грубой, иногда мне было за неё стыдно, но она никогда, никогда бы не позволила так разговаривать с собой… угрожать… никогда бы не подставила и себя, и подругу глупой мстительной выходкой…

Инстинктивно я потянулась к Этне по вспыхнувшей ярко нити – и тут же отпрянула.

Слёзы мгновенно высохли.

– Невозможно.

Наверно, я сказала это вслух. Или прокричала. Сёстры Блиц нетерпеливо заколотили в стекло, в соседнем доме распахнулось несколько окон, из которых высунулись любопытные рожи.

А другой конец нити, той, которая должна вести к Этне, утопал в ало-золотом колючем сиянии.

«Древние. Всё-таки Древние».

В груди разрастался тугой комок из страха и гнева. Кто-то покусился на мою подругу, мою! Словно в ответ, с моря налетел сырой порыв ветра. Глухой рокот волн был слышен даже отсюда.

Шторм.

Напряжение достигло пика – и словно повернулся невидимый переключатель, меняя режим восприятия.

Страх исчез. Осталось только ощущение бурлящей силы в крови – почти неконтролируемой, но способной стереть с лица земли всё, что угодно.

Чёрное небо, чёрное море, белые кубики гостиничных корпусов, чёрные деревья, белые дорожки, белый песок и белые молнии – среди таких контрастов нет места полутонам.

Держась за нити, я вскочила на перила и сиганула вниз, мягко спружинив ногами. Реальность воспринималась очень просто: это принадлежит мне, это – нет, и на своё я имею право. Где-то совсем близко – я скорее чуяла это, чем видела – нити обугливались в золотом мареве музыки.

Продолжение ночного кошмара?

Я резко дёрнула одну из нитей. Узор пошёл искрами, смялся, и меня из парка выбросило прямо к ало-золотому очагу. Пространство было каким-то вязким… мокрым. Долю секунды это причиняло мне неудобства, но стоило обернуться тонкой нитчатой сетью – и неприятное ощущение исчезло.

Музыка обжигала, точно кислота.

И теперь я с оглушающей ясностью видела их обоих – и музыканта, и инструмент, истерзанный, почти сломанный.

Я пропустила нить сквозь свои артерии и позволила крови течь вовне – прямо в ало-золотое марево. А вместе с кровью текло и то, что составляло мою суть, моё Изначальное – тьма. Сначала чернота растворялась в пламенеющем мареве. Но постепенно оно темнело, остывало, и ослепительные переливы огненных полутонов выцветали, становясь частью моего контрастного чёрно-белого мира.

И это было правильно.

В последний момент перед глазами мелькнуло удивительно красивое женское лицо, обрамлённое ало-золотыми волосами. Промелькнуло – и почернело, точно обугливаясь, чтобы через секунду рассыпаться белым пеплом.

Музыка, зовущая в бездну, стихла.

Я едва успела подхватить надломленный инструмент, укутать его нитями – и, сминая узор, метнуться на берег.

…Инструмент оказался живым. И очень испуганным.

Когда ко мне окончательно вернулась способность воспринимать мир по-человечески, без чёрно-белых контрастов, я обнаружила, что сижу на песке, крепко вцепившись в ту самую девушку-барда, которая пела по вечерам на пляже. Она тоже промокла до нитки и, кажется, продрогла до костей – но не вырывалась из рук и не кричала.

После того, что ей пришлось пережить – на редкость храброе поведение.

– Привет, – осторожно поздоровалась я, размыкая объятия.

Девушка отстраняться не стала, только поёрзала немного, устраиваясь поудобнее, и кивнула в ответ:

– Здравствуй. Ты волшебница, да? – И добавила скованно: – Меня Мирра зовут. Я… всё помню.

Меня пробило на смех. Волшебница, как же… Так меня ещё не называли.

– Очень приятно познакомиться, Мирра, – вздохнула я, отсмеявшись. Девушка внимательно слушала, в упор глядя на меня тёмными глазами, и, кажется, не замечала, что я балансирую на грани истерики после всего пережитого. – И что же именно ты помнишь?

– Русалку, – серьёзно ответила она. Голос у неё был хриплый, сорванный – хорошо, если вообще когда-нибудь восстановится. – В море жила русалка, которая ела людей. Только петь она не умела. Днём я про это не помнила, а ночью каждый раз вспоминала и зачем-то шла на берег. Там русалка заставляла меня петь, и на пение приходили люди, а потом она их… – Мирра вдруг прерывисто вздохнула, и глаза у неё стали мокрыми. – Боже, я теперь… убийца?

– Нет, конечно нет!

Я осторожно дотронулась до её плеча – а потом решилась и вновь крепко обняла. Мирра расплакалась. Мне ужасно хотелось сделать то же самое, но я не имела права. Нужно было собираться с силами, звать Тантаэ, разбираться, что случилось с Этной…

Но дыхания отчаянно не хватало, и меня клонило в сон. Из последних сил я дёрнула за нить, ведущую Этне, в надежде, что с подругой всё в порядке, и позволила себе сползти в обморок, мысленно извинившись перед Миррой.

«Никудышная тебе попалась волшебница».

«Ксиль?..»

«Мм?»

«Я больше не слышу её».

«Кого – её?»

«Музыку. Она ушла».

Смеётся.

«Вот и славно. Наконец-то мы остались вдвоём…»

«Ох, Ксиль…»

Пересказывать всё, что ещё случилось той ночью – долгое и неблагодарное занятие, тем более что память была ко мне милосердна и большинство подробностей не сохранила. Ярче всего запомнилось покаянное явление Этны, которая, оказывается, так разозлилась, что сбежала гулять по берегу, полностью закрывшись от меня. И как Тантаэ перенёс в свой коттедж сперва меня, а затем и Мирру, позже спокойно сообщив, что «о сёстрах Блиц можете больше не беспокоиться». Кстати, их я до конца пребывания в отеле так и не увидела.