Алексей Гамаюн - Цена короны

Довольный Балеог смотрел, как на расстеленном перед ним белом войлоке растет кучка золота, серебра и самоцветов – пятая часть добычи, доля йорд-каана.

А в это время в ста двадцати лигах к северо-востоку умирал неудачливый грабитель Бо-Жаир. Умирал и никак не мог умереть, хотя очень старался. Он извивался всем своим связанным телом, пытаясь сделать так, чтобы кол, измазанный кровью и калом, вошел как можно дальше, пробил ему сердце или другой жизненно важный орган.

Напрасные старания. Горцы понимали толк в казнях и не позволяли врагам погибать чересчур быстро. К вкопанному в землю колу, терзающему внутренности Бо-Жаира, была приколочена небольшая перекладина, – и бандит, как ни старался, не мог насадить себя еще глубже.

Три гурха-стервятника обосновались неподалеку. Змеиными глазами – не мигающими, с узким вертикальным зрачком – внимательно наблюдали, как мучается человек, скалящий в вечной усмешке провал рта, лишившегося губ.

Кляп у Бо-Жаира вынули, и он кричал на гурхов, пытаясь отогнать. Мысль, что его плотью подкрепят силы гнусные стервятники, вызывала у шепелявого отвращение. Хотя, казалось бы, теперь-то уж какая разница…

Гурхи не улетали. Порой переступали на несколько шагов, волоча по земле широкие кожистые крылья, – и вновь терпеливо ждали.

Позже, когда безжалостное светило поднялось в зенит, и обожженная кожа Бо-Жаира покрылась волдырями, лопающимися и причиняющими нестерпимые муки, он уже сам стал призывать стервятников: не ждите же, налетайте, пустите в ход свои усеянные мелкими острыми зубами клювы, – и пусть всё хотя бы так, но закончится.

Призывы умирающего пропали втуне, на живых гурхи никогда не нападали.

А потом – спустя века, спустя тысячелетия, наполненные безумной болью, – солнце начало клониться к закату, и Бо-Жаир пришел в ужас. Неужели этот день так и не прикончит его, и предстоит мучительная ночь в ожидании новой пытки беспощадным солнцем?

Он мечтал потерять сознание, провалиться в благодатную тьму беспамятства и умереть, не приходя в себя. Пустые мечты… Он бредил, он уже не мог различить реальность от видений, порожденных закипающим на солнце мозгом, но все же оставался в сознании. И каждой клеткой своего существа ощущал дикую боль.

…Громкое хлопанье крыльев заставило Бо-Жаира с трудом разлепить веки, склеившиеся от гноя. Гурхи-стервятники улетели, словно отчаявшись дождаться, когда же умрет живучий страдалец.

Смеркалось, и смеркалось как-то странно. Солнце уже исчезло, но тьма наползала отчего-то не с запада, а с севера. Непроглядная, клубящаяся темнота приближалась сплошной стеной, как порой приближается в поле утренний туман. И это была не просто тьма, которая, как известно, всего лишь отсутствие света. К месту казни пришла не ночь. Пришло нечто иное.

Глупо умирающему бояться чего-либо или кого-либо. Но Бо-Жаир испугался. Казалось, что во тьме таится нечто настолько страшное, гнусное, мерзкое, что встреча с этим окажется куда хуже казни на колу. Кол, в конце концов, убивал только тело…

Шепелявый бандит никогда не усердствовал в вере, но все-таки надеялся, что его душа не умрет вместе со своей истерзанной оболочкой… Больше Бо-Жаиру надеяться было не на что.

А подступившая тьма – непонятно как, но он чувствовал это совершенно точно – грозила пожрать именно душу.

Непроглядная, угольно-черная стена замкнулась кольцом, окружив крохотный островок с вкопанным в центре колом. Бо-Жаир не мог видеть, но чувствовал – там, во тьме, и в самом деле кто-то есть. Он ощущал движение, ощущал взгляды, направленные на него со всех сторон, и они жгли кожу сильнее, чем недавний мучитель – беспощадное полуденное солнце.

Он закрыл глаза, он не хотел видеть, что с ним сейчас произойдет…

Последнее, что почувствовал бандит – леденящий холод, отчего-то не принесший ни малейшего облегчения сожженной коже. А затем Бо-Жаира поглотила Тьма. Настоящая Тьма, а не то благодатное черное ничто, о котором он недавно мечтал.

В природе, как утверждают ученые мужи, ничто не исчезает бесследно. И, соответственно, ничто не появляется ниоткуда. Если какой-нибудь маг решит за обедом удивить и порадовать своих гостей, произнесет заклинание, и на столе появится покрытая паутиной бутыль вина двадцатилетней выдержки, – значит, где-то разгневанный хозяин винного погреба обнаружит исчезновение драгоценного напитка, и будет проклинать последними словами прощелыг-магов, вечно норовящих промочить глотку на дармовщинку, и призывать на их головы небесные кары богов и земные – Святейшей инквизиции…

Не исчезло бесследно и громадное количество воды – ее многие миллионы кубических лиг, заполнявшие до Катаклизма моря и океаны Лаара. Вода собралась на юге, собралась в виде огромных ледников, громоздящихся, словно сверкающие на солнце белые горы. Ледяной панцирь в несколько лиг толщиной покрыл землю на огромных пространствах и схоронил многие ранее обитаемые земли. Мало кто рискнул пытаться пересечь студеные просторы, а рискнувшие – не возвращались. И неизвестно, где заканчиваются ледники, остались ли за ними пригодные для обитания места и спаслись ли в Катаклизме обитатели тех мест…

Но вода, даже замерзшая, – это жизнь. Жаркие ветры, дующие из пустыни, облизывают края ледяных глыб, и ручейки талой воды бегут на равнину, собираются в небольшие речки и орошают длинную, но относительно узкую полосу плодородных земель, протянувшуюся вдоль границы ледников.

На той полосе и расположилось королевство Кандия, отделенное от всего обитаемого мира труднопроходимыми пустынями и сильно отличающееся от остальных уцелевших держав Лаара.

Ледники тают и постепенно отступают – в иной год на полсотни шагов, в другой, более жаркий, и на всю сотню. Оптимисты уверены, что когда-то весь лед растает, и Лаар, как и прежде, зазеленеет нивами и лесами, садами и пастбищами… И ждать того осталось не так уж и долго, каких-нибудь десять тысяч лет, – и все вернется на круги своя. Но покамест количество плодородных земель в Кандии не прибывает: с другой стороны, с севера, примерно с той же скоростью наступает пустыня.

Владетельные магносы, коим принадлежат те земли, живут между собой не особенно дружно, зачастую решая мечом спорные вопросы, и объединяются только в случае нападений внешнего врага, – но немногие враги рискуют пересекать бесплодную пустыню. А сильной королевской власти, способной приструнить дворянскую вольницу, нет, – корона Кандии не наследственная, после смерти короля магносы собираются на сейм и выбирают промеж собой нового владыку, причем обычно не из самых богатых и могущественных, дабы не усиливались чрезмерно и без того сильные семейства. И получается, что у иных магносов и казна больше, и войско многочисленнее, чем у их номинального сюзерена.