Андрей Васильев - Тень света

– Все так, – удовлетворенно сказал я. – Ну а теперь главное. Кхм! «Мара-сонливица, есть работенка простая, несложная, для тебя приятная, для меня нужная. Войди в сон человека, что я тебе указал, забери его покой, заставь его узнать, что есть страх. Дарую тебе власть над снами его сроком на одну ночь, с того момента, как взойдет звезда полуночная, до того мига, как пропоют третьи петухи. После же сон его более не твой и душа его тоже не твоя, уходи туда, откуда пришла. Тревожить же человека того, а тем паче меня, более не смей, запрещаю тебе это именами богов древних и всесильных».

По мере того, как я начитывал текст призыва мары, воронка в плошке раскручивалась все сильнее и сильнее, под конец я даже испугался, что она вот-вот вовсе свалится с горелки.

Но нет, обошлось, не свалилась. Зато с последним словом плошка дернулась, что-то свистнуло над ухом, как пуля, а после раздалось истошное шипение, как когда кофе из турки на плиту льется.

Родька глянул в плошку, присвистнул и мигом выключил огонь. И правильно сделал, потому греть там было больше нечего.

Плошка была пуста.

– Ну, хозяин, кое-кому нынче лихо придется! – радостно сообщил мне Родька, намывая в раковине плошку. – Ух, пожалеет та вражина о том, что с тобой связался! А и правильно – не распускай руки!

– А я так скажу – не связывался бы ты с марами, – высказал свое мнение и Вавила Силыч. – Капризные оне. И опасные очень. Опять же – всегда лазейку в заговоре ищут. Чтобы, значит, не того, на кого указали, к рукам прибрать, а того, кто их призвал.

– Да? – заинтересовался я и развернулся вместе с табуреткой, на которой сидел, к подъездному. – Почему?

– Ты тигру в цирке видел? – ответил вопросом на вопрос он.

– Видел, – кивнул я. – В детстве.

– Она, тигра-то, с тумбы на тумбу лихо прыгает, когда цирковой кнутом щелкает, – неторопливо проговорил Вавила Силыч. – А сама только и ждет, когда тот зазевается. Потому как – дикий зверь. Это тебе не собака комнатная, или там рыбка аквариумная, у нее инстинкты есть, и главный из них – желание жить свободно. Как ты тигру эту ни корми, как ни холь, все одно, если зазеваешься, сожрет она того, кто хлыстом машет. И мясо то для зверюки куда вкуснее будет, чем любое другое. У него вкус свободы. Вот и мары так же. Человека потерзать для них в радость, но забрать душу или даже жизнь у того, кто их заставил что-то делать – куда приятственней. Да и не только о марах речь. Любая нечисть и нежить на призывающего особый зуб всегда имеет. Ты, Александр, это крепко запомни. Если уж взялся кого себе на службу ставить из-за кромки – десять раз проверь, что до тебя этот гость не доберется.

– А в книге про это ни слова, – возмутился я. – О чем предки думали?

– Так а накой писать про то, что любому известно? – изумился Вавила Силыч. – Бумагу переводить? Это сейчас у вас ее вон сколько хочешь. А в бывшие времена листочек две копейки стоил.

– Дорога бумага была, дорога, – подтвердил Родька, закрывая кран. – Не укупишь.

– Две копейки, – хмыкнул я. – Всего-то?

– Воз сена стоил десять копеек, – моментально отозвался мой слуга. – Отборного, того, что чистый клевер.

– Курица-несушка пять копеек, – поддержал его подъездный. – Если же цыпленками брать, так на тот же пятак тебе их дюжину дадут. Да при матушке-императрице за рупь и вовсе корову можно было купить. Дойную! А ты – «всего-то»! А корова для хозяйства – это все!

– Да что корову! – разошелся Родька. – За рупь на Волге об те времена…

– Понял-понял! – поднял я руки вверх. – Убедили! Был не прав!

– Две копейки! – пробубнил Вавила Силыч. – Большие деньжищи! Я вот Кузьмича сейчас позову, да ему твои слова передам, – он тебе еще не так выскажет. Кузьмич еще те времена помнит, когда копейка и копейкой-то не была!

Лучше им, наверное, не говорить, что я тоже такие времена помню. Мне копейки вживую увидеть довелось только в школе, когда денежную реформу провели. До того я про них только в книжках читал.

Но вообще сейчас надо мной нависла страшная угроза. Если Кузьмич, самый старый из подъездных нашего дома, узнает про мои неосторожные слова, то капец чего начнется. Он мне до рассвета будет рассказывать о ценах времен Очакова и покоренья Крыма. Или того хуже – Ливонской войны.

– Говорить Кузьмичу не надо, – поспешно произнес я. – Вы лучше чай попейте. Я сейчас к Маринке отбегу на часок, а потом с вами посижу. И еще – совет мне ваш нужен в одном тонком деле.

Вавила Силыч сумрачно глянул на меня, а после на книгу, так и открытую на странице, где было записан ритуал призвания мары-«сонливицы».

– Нет-нет, – захлопнул я толстый фолиант. – Ничего такого. Скорее – наоборот. Доброе дело надо сделать, но вот не знаю, как к нему подступиться.

С Яной Феликсовной надо что-то думать, однако. Ряжская с меня не слезет, это понятно. Ей на подругу, по сути, плевать, как я уже и говорил. Ей важно добиться того, чтобы я через «не могу», «не хочу» сделал то, что нужно ей.

Ладно, сделаю. Вот только и ей бы не помешало послушать слова мудрого подъездного о тиграх, которые свободу любят.

А ведьмак – он не дикий зверь. Его, если что, загнать в клетку куда сложнее будет.

– Охота тебе, хозяин, к этой шлендре идти? – подал голос Родька, запихивая фильтр для воды под кран. – Ладно бы от нее какой прок был, а так шум один – и только. И до ума она ничего не доводит. Вон, стыдоба какая из-за «Магического противостояния» перед четырнадцатым домом вышла! Она ж пре-тен-ден-том на победу была – и что? Психанула и всех нас подвела!

– Много воли взял! – рыкнул я на него, причем на этот раз всерьез. – Не тебе судить о том, хорошая Маринка или нет. Знай свое место!

– Ты бы его выпорол что ли? – посоветовал мне Вавила Силыч. – Или смешал пять кило риса да пять кило гречи, да заставил перебирать. А то толком он у тебя ничего не делает, только жрет без остановки и телевизер смотрит. Скоро вон в дверь проходить не будет.

– Обидные ваши слова, – бухнул фильтром об стол Родька. – Прямо до крайности! Я каждый день… Каждый день…

– Каждый день – что? – уточнил подъездный. – Ну? Хозяин твой домой пришел – ужин где? Чай горячий? И носки его грязные под кроватью лежат вторую неделю. Во-о-от! Дармоед ты!

Родька завертелся на месте, грозно засопел, после спрыгнул на пол и убежал в комнату, где чуть позже скрипнуло кресло, на котором он обитал.

– Обиделся, – предположил я. – Теперь всю ночь как слон трубить носом будет.

– Побольше поплачет – поменьше пописает, – философски заметил подъездный. – Тоже мне… Ты его не балуй, а то потом беды не оберешься. А лучше отдай его мне на пару-тройку дней. Дело к зиме, надо трубы в подвале проверять, любые руки сгодятся.