Грегуар Шамаю - Теория дрона

Вот в чем может заключаться теория определенного оружия: определить, что подразумевает владение им, попытаться понять, какой эффект оно производит на тех, кто его использует.

Как на врага, который является его мишенью, так и на сами отношения между ним и тем, кто это оружие применяет. Поэтому главным вопросом будет следующий: какое воздействие оказывает дрон на саму военную обстановку?

Что он привносит в отношение к врагу, а также в отношение государства к своим гражданам? Это разнообразные процессы, которые имеют весьма серьезные последствия. Пока их можно набросать в виде динамических зарисовок, не выдавая за конечный результат. «Показать механизм вооруженного противостояния», то есть провести стратегический анализ «социальных отношений, которые оно вызывает» 24, – такова будет in fine [2]программа критической теории вооружений.

Но заниматься этим, то есть изучать отношения обусловленности, не значит отказываться от анализа интенциональности , то есть попытки описания стратегических проектов, которые определяют выбор определенных техник, и в то же самое время понимания того, как сам выбор предопределяется этими техниками. Вопреки тому, что утверждает упрощенный дуализм, концептуально противопоставляющий техническую обусловленность и стратегическую интенциональность, механизм и целеполагание, они вполне совместимы на практике.

Они могут сочетаться самым гармоничным образом. Самый надежный способ обеспечить постоянство стратегического выбора – высказаться в пользу определенных средств его реализации настолько однозначно, чтобы эти средства стали единственно возможными на практике.

Стоит также отметить, что в пользу общей неопределенности, которая создает ситуацию искусственно вызванного кризиса, говорят окутанные туманом войны большие интеллектуальные маневры на подготовительной стадии и хитросплетения семантических переворотов. Запускается целый комплекс мер по теоретическому мозговому штурму, чтобы получить, вывернув их наизнанку и определив заново, новые концепты, которые позволят определить и осмыслить практику легитимного насилия. Философия более чем когда-либо становится полем битвы. Мы должны принять этот бой. Я вполне осознанно делаю свой тезис полемическим: помимо разбора возможных аналитических подходов, цель этой книги состоит в том, чтобы дать дискурсивные инструменты тем, кто хочет бороться с политикой, средством которой является дрон.

Я начну с простого вопроса: откуда вообще взялся дрон? Какова его техническая и тактическая генеалогия? Исходя из этого – каковы его основные характеристики?

Это оружие развивает и производит радикализацию уже существующих способов дистанционной войны, приводя к тому, что сам бой практически исчезает. А это приводит к глубокому кризису самого понятия войны. Главная проблема в следующем: если «война при помощи дронов» больше не является собственно войной, то какому «режиму насилия» 25она соответствует?

Эта попытка искоренения всякой взаимности в том, что касается риска быть подверженным насилию в ходе конфликта, изменяет не только материальное обеспечение вооруженного насилия с технической, тактической и психологической точек зрения, но и традиционные принципы военного этоса, который всегда был официально основан на отваге и духе самопожертвования. Если рассуждать в традиционных категориях, то дрон покажется нам оружием трусов.

Что не мешает его сторонникам провозглашать дрон самым этичным видом оружия из всех когда-либо изобретенных человечеством. Осуществить это нравственное преобразование, эту переоценку ценностей должны философы, работающие в довольно узкой сфере военной этики. Дрон, говорят они, – это гуманное оружие по определению. Их дискурсивные практики крайне важны для обеспечения социальной и политической приемлемости этого оружия. В этих дискурсах легитимации определенные «элементы языка» продавцов оружия и официальных спикеров вооруженных сил подвергаются обработке незамысловатой дискурсивной алхимией, которая задает направление этической философии нового типа – «некроэтики», критический разбор которой срочно необходим.

Но наступление разворачивается и в области теории права, в первую очередь именно в ней. «Война без риска», наиболее совершенным орудием которой, вне всякого сомнения, является дрон, вызывает кризис базовых метаюридических принципов права на убийство во время войны. Но фоне этой фундаментальной дестабилизации формируются проекты нового определения суверенного права на жизнь и смерть. Речь идет о создании права на «целевое убийство», которое на практике равнозначно полному пересмотру права военных конфликтов.

Но это еще не все. Изобретя боевой дрон, мы также, практически не догадываясь об этом, совершили другое открытие, а именно разрешили противоречие, которое на протяжении веков было в центре политического суверенитета модерна в его военном измерении. Распространение подобного оружия неизбежно подразумевает изменение условий применения военной силы, а также отношения государства к своим гражданам. Было бы неправильно сводить проблему вооружений исключительно к насилию, обращенному вовне. Что значит для населения стать подвластным Государству-дрону?

* * *

4 Department of Defense, Dictionary of Military and Associated Terms, Joint Publication 1-02, August 2011, 109.

5 Начиная с семидесятых годов подобный дрон называется «remotely piloted vehicle» (RPV) – дистанционно пилотируемым устройством.

6 Генерал Т. Майкл Мозли, цитируется по: Tyler Wall and Torin Monahan , “Surveillance and Violence from Afar: The Politics of Drones and Liminal Security-scapes”, Theoretical Criminology 15, no. 3 (2011): 242.

7 Выражение принадлежит Майку Макконелу, главе американской разведки, цитируется по: Bob Woodward , Obama’s Wars. New York, Simon & Schuster, 2010, p. 6.

8 Дэвид Дептула в программе CNN “The Use of Drones in Afghanistan”, трансляция от 24 ноября 2009.

Позднее в интервью он это повторит: «Подобное дистанционное вмешательство позволит нам оставаться дома, расширив при этом сферу своего влияния на весь земной шар. Другими словами, подобная система позволяет проецировать возможности, не проецируя уязвимости». Force Intelligence, Surveillance and Reconnaissance: Remarks Given at the Air Force Defense Strategy Seminar, US Air Force Headquarters”, Washington, DC, April 27, 2007.

9 Предназначением подобной техники является создание «не подверженной риску власти» или, скорее, обеспечение для этой власти условий развертывания, гарантирующего, что уязвимость ее агентов не будет подвержена риску. До того, как оно стало использоваться для описания дрона стратегами ВВС, данное выражение употреблялось в более общем смысле для описания преимуществ «удаленной войны», которая представлялась развитием исторической тенденции приоритета дальнобойного оружия: «Анализ продолжительного тренда, от дубины к копью, луку и стрелам, катапульте, мушкету, ружью и так далее, свидетельствует о весьма специфической мотивации. Все хотят иметь возможность поразить противника с достаточного расстояния, чтобы самим уклониться от удара. Другими словами, имеется специфическое и вполне рациональное желание проецировать свое влияние достаточно далеко, не проецируя уязвимости в том же диапазоне. Этот продолжительный военный тренд к проецированию удаленного влияния без проецирования уязвимости способствовал развитию аэрокосмического потенциала на основе современных технологий. Прогресс в скорости, дальнобойности, маневренности дополняется значительным увеличением гибкости, продолжительности и информированности, которые позволяют осуществлять широкое использование третьего измерения в военных целях. Все эти возможности воплощены в аэрокосмической мощи». Charles D. Link , “Maturing Aerospace Power”, Air and Space Power Journal, September 4, 2001.