Андрей Зиначев - Живые, пойте о нас!

Матросы уже на шлюпках и катерах. Винтовки зажаты между нот. Гудят моторы «каэмок». Они будут буксировать шестивесельные шлюпки с десантниками.

Последними на разные катера садятся командир и комиссар десанта.

В это время откуда-то из темноты, с высокого пирса, донеслось:

— Ребята, помните, вы из Кронштадта! Победы вам!

Это был голос одного из краснофлотских воспитателей — мичмана Алексея Петровича Борзова. Ох как хотелось ему отправиться в бой со своими учениками! Но командование не дало «добро».

До последней минуты Алексей Петрович ждал, надеялся. А теперь, когда наступила минута прощания, напутствовал их кронштадтским приветом.

— Победа! — донеслось к нему с уходящих катеров.

И вот уже катера и шлюпки слились с темнотой, взяв курс на Петергоф. Смолкли голоса моторов, успокоились расходившиеся волны, опустел причал.

Катера то клевали носом, то словно взбирались на волну, натужно шумя моторами.

Андрей Трофимович Ворожилов шел на катере, которым командовал старшина Константин Рыков. Полковник был весел, шутил с бойцами. Советовал десантникам запасаться патронами:

— В противогазные сумки кладите, в карманы, за пазуху. Помните, это наш хлеб.

Патронов было много. Они лежали россыпью в ящиках, на корме.

Андрей Трофимович зашел к командиру катера в рубку:

— Хорошо ведете катер, старшина! Небось Машинную школу кончали?

— Вашу, товарищ полковник.

Ворожилов, размышляя о чем-то своем, промолчал. В воображении его вставал петергофский берег, парк, где им предстояло высадиться. Зажатый между каменной стеной Александрии и Фабричной канавкой, круто всходящий к расположенному выше дворцу, этот плацдарм таил в себе угрозу.

Думал Ворожилов и о том, что они высаживаются без артиллерийской подготовки. «Пожалуй, так оно и лучше… Свалимся на немцев внезапно».

И ему вдруг отчетливо представилась ночь, когда он, молодой боец Красной Армии, шел на штурм Перекопа.

Он словно ощущал под ногами зыбкие солончаки, видел Сиваш, гиблое, гнилое место, где сбившегося с проторенного пути всадника вместе с конем затягивала мертвая соленая вода.

«И все-таки мы победили в этом штурме», — думал Ворожилов.

Под монотонный, ровный шум мотора полковник размышлял в эти минуты и об армейцах, бойцах стрелкового корпуса, с которыми морякам надо было вступить во взаимодействие.

Ворожилов знал о больших потерях 8-й армии, куда входил и этот корпус. Из последних сил бьются они на рубеже между Старым и Новым Петергофом, преграждая немцам путь на Ораниенбаум.

Ворожилову называли в штабе флота имя командира корпуса генерал-майора Михаила Павловича Духанова.

«Добрый солдат, славный боевой товарищ», — говорили в армии люди, знавшие его лично.

«Главное — пробиться нам и армейцам друг к другу, выбить фашистов из Петергофа!» Ворожилов твердо надеялся на это.

Швыряло шлюпки, соленые брызги били в лица десантников.

На заливе было холодно. Моряки тесно прижимались друг к другу. Хотелось курить, но строгий приказ Ворожилова: «На переходе ни огонька!» — свято выполнил каждый.

Десантники говорили вполголоса. Вокруг лишь тьма, пробитая осенними звездами, да огненные вспышки над Ленинградом. Снова, наверное, авиационный налет…

— Нам бы только вырваться на берег, — услышал Добрынин, — будут знать моряков!

Павел посмотрел на сидевшего рядом незнакомого краснофлотца. Он его, кажется, где-то видел раньше. Точно. Светлая полоска на бушлате — разведчик!

На последнем инструктаже, который вчера проводил лично Батя, они были вместе. Напутственные слова командира всплыли в памяти: «Смелость, смелость и еще раз смелость — вот что требуется от вас. И помните: вы глаза и уши отряда!»

Бывает так: в минуты опасности захочется поделиться самым сокровенным с человеком, который находится рядом с тобой, пусть даже незнакомым.

Вот и сейчас к Павлу обратился сосед:

— Тебя как зовут?

— Павел.

— А меня Алексей. В Петергофе моя любовь осталась. Тоней звать. Мы с ней вместо в школе учились.

— А почему ты думаешь, что она там?

— У нее больная мать. Наверное, не успели вывезти.

— Разговоры!.. — негромко окликнул командир, стоявший на корме.

Прямо на берегу — теперь, видать, уже недалеком — взвилась, разбрызгивая искры, цветная сигнальная ракета.

— Себя подбадривают.

Удивительно, как явственны в соленой ночной свежести моря посторонние запахи. Так и теперь откуда-то дохнуло горькой, стелющейся над водой гарью.

— Город жгет!..

Слово «фашист» не произносили, говорили коротко «он», но по интонации угадывалось, о каком лютом, ненавистном враге идет речь.

Голоса сами собой стихли. Катера заметно сбавили обороты моторов.

Прошло несколько томительных минут ожидания…

Прощайте, шлюпки, палубы катеров, последняя частица Кронштадта, последняя связь с ним!

Немцы вошли в Петергоф, таивший в себе и сейчас угрозу для них.

Фашистам, захватившим Петергоф, была страшна зловещая близость столицы Балтийского флота — Кронштадта, его северных и южных фортов, этих цитаделей с мощной артиллерией, подземными крепостями и арсеналами, с одетым в черное гарнизоном.

«Черные комиссары» — так стали называть враги балтийских матросов. Позднее немецкая солдатня говорила о балтийцах суеверно-панически: «Черная смерть».

За безымянной речкой у Петровской гранильной фабрики, где сражались, сдерживая силы врага, бойцы 10-й стрелковой дивизии, в начале октября стали твориться непонятные для немцев вещи. Их разведчики доносили, что дивизия обескровлена, что помощи ей ждать неоткуда. И все-таки дивизия продолжала вести бои. На смену погибшим приходили живые. Они были в обычной одежде советских солдат, шли в бой с таким же оружием. Но к кличу, рвавшему воздух: «За Родину!» — присоединились страшные для немцев: «Даешь!», «Полундра!» — это флот с Ораниенбаумского «пятачка», с фортов, кораблей посылал своих бойцов на передовую.

Петергоф, со слепотой выбитых взрывами дворцовых окон, с мертвыми фонтанами, с пересекавшими парк окопами и поваленными деревьями, был дик и зловещ.

Словно гигантские муравьи, ползали в парке за укрытиями немцы, натягивали на колья колючую проволоку, ставя заграждения у берега в три, а то и в четыре ряда. В Верхнем саду и Нижнем парке, как огромные пятнистые жабы, глядели из-за деревьев, прятались на бетонированных площадках замаскированные пушки, стояли раскоряками минометы. И одежда солдат тоже была палево-грязной, как пожухлая осенняя листва, лица — тускло-серыми, как накатывающаяся на прибрежные валуны, шипящая в камышах морская вода. Низко надвинутые каски, казалось, срезали лбы.